Восточные славяне в древности религия

Религия славян.

Славяне?

Большая советская энциклопедия говорит: «Славяне – крупнейшая в Европе группа родственных по происхождению народов. В ее составе: восточные (украинцы, россияне, белорусы), западные (поляки, чехи, словаки, лужичане) и южные (болгары, сербы, хорваты, македоняне, боснийцы) славяне. Общая численность на 1976 год - 270 миллионов человек. Говорят на славянских языках.»

А также: «Восточнославянский пантеон богов был утвержден Владимиром Красное Солнышко в 980 году, в него входили Перун, Макошь, Даждьбог, Стрибог, Хорс, Семаргл»… и все на этом. Хотя давным-давно, еще в самом начале…

В самом начале

…В самом начале была только Великая Мать, и новорожденный мир лежал на её тёплых коленях, а может быть, у груди. Как звали Великую Мать? Наверное, Жива-Живана, ибо от неё пошла всякая жизнь. Но об этом никто теперь не расскажет. Наверняка её имя было слишком священно, чтобы произносить его вслух. Да и какой новорожденный зовёт мать по имени? Ма, Мама — и всё...

Когда юный мир немного окреп и возмог сам за собой присмотреть, Великая Мать удалилась. Надо думать, её призывали иные миры, тоже ждавшие любви и заботы. По счастью, Боги и первые Люди ещё успели запомнить Великую Мать и её божественный лик: ясное чело, уходившее в надзвёздную вышину, очи, подобные двум ласковым солнцам, брови и волосы, схожие с добрыми летними облаками, льющими живую воду дождя. Она была нигде и везде, её лик был зрим отовсюду, а взор проникал в самые тайные уголки. Недаром и много веков спустя, когда Солнце было завещано совсем другому, юному Богу, его по-прежнему называли Всевидящим Оком. А символом Солнца сделали крест, обведенный кругом, — ради севера, юга, запада и востока, четырёх сторон белого света, куда Око устремляет свой взгляд.

А ещё Великая Мать посадила Великое Древо, с тем, чтобы оно обвило корнями исподние глубины Земли, а ветвями обняло запредельную высь Неба, связывая их воедино. И когда её воля исполнилась, в мире, похожем на большое яйцо, обособились и проснулись две сути: мужская — в Небе и женская — в Земле. Проснулись и удивлённо раскрыли глаза: тотчас вспыхнули тысячи звёзд и отразились в родниках и лесных озёрах... Земля и Небо ещё не ведали своего назначения, не знали, для чего рождены. Но потом увидали друг друга, одновременно потянулись друг к другу — и всё поняли, и не стали спрашивать ни о чём. Земля величаво вздымалась к Небу горами, стелила роскошную зелень лесов, открывала стыдливые ландыши во влажных ложбинах. Небо кутало Землю тёплой мглой облаков, проливалось тихим дождём, изумляло жгучими молниями. Ибо в те времена грозу не называли грозой, потому что её никто не боялся. Гроза была праздником свадьбы: золотые молнии возжигали новую жизнь, а гром звучал торжественным кличем, призывным кличем любви.

И что за весёлая, шумная, весенняя жизнь тогда хлопотала повсюду под ласковым взглядом Великой Матери Живы! Зимы, мертвящих морозов не было и в помине. Земля расцветала без страха, щедро дарила плоды и, чуть-чуть отдохнув, опять принималась за свой род, а с Мирового Древа, похожего на раскидистый дуб, слетали к ней семена всех деревьев и трав, соскакивали детёныши всех птиц и зверей

А когда приходил срок какому-нибудь украшению леса, могучему ясеню или сосне — можно ли сказать, что они умирали? Окруженные молодой порослью, выпустившие тысячу побегов, они просто роняли старый, тронутый гнилью ствол, и он ложился в мягкие мхи, снова делался плодоносной землёй, а Жизнь — Жизнь никуда не исчезала...

Вот как Великая Мать урядила эту Вселенную, прежде чем удалиться .

Посередине, поддерживаемая Мировым Древом, раскинулась Земля, и её со всех сторон окружал Океан-море. С исподу легла Ночная Страна; переплыви Океан, как раз там и окажешься Ночную Страну ещё называли Кромешной — то есть отдельной, опричной, особенной, не такой. А выше Земли начинались девять разных небес: самое ближнее — для туч и ветров, другое — для звёзд и луны, ещё одно — для Солнца. Днем Солнце плывёт над Землёй с востока на запад; потом переправляется через Океан и с запада на восток измеряет нижнее небо, светя в ночной, Исподней Стране. Поэтому и Солнечный Крест рисуют катящимся то в одну сторону, то в другую.

Седьмое же небо сделалось твердью, крепким прозрачным дном для неисчерпаемых хлябей живой небесной воды. Мировое Древо проросло его зелёной макушкой; и там, под раскинутыми ветвями, в хлябях небесных родился остров. Его назвали ирием — несокрушимой обителью Жизни, Света, Тепла. А ещё его называли островом Буяном — за плодоносное буйство Жизни, за то, что там стали жить прародители всякой твари: зверей, птиц, рыб, насекомых и змей. Недаром, знать, говорят познавшие счастье: как на седьмое небо попал!

Там, где нас нет

Интерес к народной, национальной культуре, в том числе и славянской, впервые проснулся в XVIII веке. Вторая волна его, надо думать, пришла в наше время. Несколько лет назад. И заинтересовались, что удивительно, именно изначальными верованиями, традициями. Вспомнили народы, которых уже нет, либо которые давно забыты: шумеров, ацтеков, кельтов и славян. Тех славян, которые не были обращены в христианство, которые не нуждались в чужой, византийской религии, которые имели свою собственную.

На благодатной почве славянских мифов сейчас расцветает целое направление в литературе – славянское фэнтэзи. Целый ряд авторов: Семенова, Успенский, Константинов и многие другие не раз обращаются к сюжетам легенд и воскрешают в своих произведениях Перуна, Ладу, Ярилу и прочую мистическую братию: Мавок, Домовых, Водяных, Леших.

Следов в литературе славянская религия, практически, не оставила, сохранились только письменные известия VI – XII веков. В остальном же при изучении древних культов необходимо прибегать лишь к народной памяти: обрядам, хороводам, песням, заговорам да к материальным памяткам: символике вышивки, резьбы и другим предметам быта.

«То, что когда-то было заговорами, теперь – детские считалочки, а то, что сейчас считается магическим заклинанием, через годы станет игрой. Все идет по кругу. И так будет всегда. До скончания времен.»

Путем сопоставления археологических раскопок и фольклорных исследований установили стадии развития язычества. Религиозные представления не сменяли друг друга, а наслаивались, внося новое, сохраняя старое. Примером могут служить легендарные «хоботистые чудища», что являются «потомками» мамонтов.

В средине II века до нашей эры формируется массив праславянских племен – от Одера до Днепра. Их религия представляет собой земледельческий культ, то есть обожествление природы с элементами тотемизма. Со временем происходит переход от предка-животного к предку-человеку.

В начале XII века игумен Даниил – современник Владимира Мономаха – разделил славянское язычество на четыре стадии:

1. Культ «упырей» и «берегинь» – анимизм древних охотников, разделяющий всю одухотворенную природу на злых и добрых духов.

2. Культ земледельческих небесных божеств Рода и Рожаниц. Рожаницы – это богини плодовитости всего живого, ставшие матриархальными богинями плодородия. Род – патриархальна стадия тех же верований, переродившаяся в ранний земледельческий монотеизм. Хотя культ Рожаниц и пережил культ Рода.

3. Культ Перуна, являвшегося богом грозы, молнии и после, ставшего богом войны – покровителем воинов и князей. При создании Киевской Руси стал главным божеством.

4. Принятие христианства в 988 году отодвинуло язычество в глубины государства.

Но, посмотрим другими глазами…

Род и Рожаницы

И вот ещё какое диво посчастливилось увидеть юному миру. Земля и Небо так сильно любили друг друга, что их любовь ожила как отдельное существо — и тоже, подобно им самим некогда, тотчас распалось надвое, на Любовь Женскую и Мужскую, ибо одной недостаточно — любящих всегда двое.

Бог Род, Мужская Любовь, стал даровать приплод и потомство всем дышащим тварям, и Люди скоро выучились его почитать: стали делать изображения и вкладывать в свадебные заздравные чаши, на счастье и многочадие новой семье. Это Род, говорили, выращивает деревья, это он грудами мечет с небес кремнёвые камешки, из которых родятся упорные и сильные Люди. Это он — Свет Небесный, без которого Солнце плыло бы одиноко, как звезда в черноте. И сколько всего нареклось его именем — не перечесть: урожай, народ, родина, роды...

Богиня Лада стала Женской Любовью. По ней прозвались мудрые жёны, умеющие сладить семью, завести в доме лад. Великой Богине была по душе верная супружеская любовь, и мужья с жёнами величали друг друга почти её именем: — Лада! Ладо моё!..

Помолвку тогда называли — ладами, свадебный сговор — падинами, девичье гадание о женихе — ладуваньем. И, говорят, Люди слыхом не слыхивали, чтобы кто-то брал в жёны немилую либо насильничал, тащил девку замуж за постылого, за нелюбого, за неровню...

Великая Лада – Дедис-Лада, Дид-Лада, как звал её один народ, возникший из кремня, — нипочём" не простила бы подобного святотатства...

Она объезжала засеянные поля в зелёной одежде, благословляя будущий урожай, и шёрстка её коня отливала спелым золотом, как налитой колос. А мужчины и женщины, держась за руки, шли вслед за нею в поля, где можно обняться вдали от чужих глаз. Люди ведали; их любовь даёт добрую силу хлебному полю. А поле отдаривало Людей голубыми цветами и обещало вернуть посеянное сторицей. Говорят, будто жито росло тогда стоколосым — по сотне тугих, тяжёлых колосьев на каждом стебле!

Ладу ещё называли Рожаницей, в честь родящего поля и молодых матерей, которых она незримо обвивала своим поясом, помогая разрешиться от бремени. Собственных сыновей у Лады было двенадцать — по числу месяцев года, по числу великих созвездий, что предрекают судьбу-нарок всему сущему на Земле. Недаром спрашивают доныне:

— Под какой звездой был зачат? А под какой родился?

Звёзды, братья-Месяцы и сама Рожаница Лада дают каждому человеку Долю — или Встречу, как её ещё называют, — маленькое Божество, которое следует за хозяином до могилы, трудится и хлопочет, помогает ему. Доли у всех разные, смотря по тому, какая звезда верховодила на небосклоне. И до сих пор случается — один человек всю жизнь палец о палец не стукнет, гуляет себе, на бел свет зевает, и всё равно: что Людям тын да помеха, ему смех да потеха, вечно у него по два сома в одной верше, по два гриба в ложке. А иной до рассвета уже в трудах и поту, на вешней пахоте шапка с головы свалится — не оторвется поднять, а всё – корка на корке, ни пышки, ни мякиша. Это оттого, что у одного Доля умница да работница, у другого — лежебока-лентяйка. В сердцах ругнётся бессчастный:

— Знать, сиротской ночью я появился на свет!

Что тут добавить? Нельзя наново родиться, переменить ту льняную нить, пряденую нитку Судьбы, которой повили когда-то пуповину младенца, накрепко привязав его к Доле...

Много тех, кто, отчаявшись, живёт как придется и больше не пробует что-нибудь изменить. Но ещё больше иных, не скоро сдающихся, кто однажды поймал свою нерадивую Долю за шиворот и запер в погреб, чтобы не мешала. А то, оттрепав за уши, вразумил косорукую тонко прясть и мелко молоть, заставил лежебоку вскакивать до свету и не жалеть плеч!

...А ещё у великой Лады, у Матери Лады, была юная дочь. Звали её просто Доченька — Леля, Лелюшка, Полелюшка. Недаром любимое детище до сих пор не просто растят — лелеют, колыбель зовут люлькой, а само дитя нет-нет да покличут нежно лялечкой. И ласка, и оберег именем прекрасной Богини.

Подросла Леля и стала гулять по лугам, по густым тенистым лесам, и шелковая мурава сама льнула ей под ноги, чтобы распрямиться ещё зеленее и гуще. А минуло время — начала Леля вместе с матерью обходить и объезжать поля, тянуть за зелёные ушки едва проклюнувшиеся всходы, и Люди увидели, что никогда прежде не было на Земле таких урожаев. Стали они славить Лелю наравне с матерью и чтить как Рожаницу, называть Весной-кормилицей. У Лады стали просить разрешения закликать-зазывать в гости Весну, а когда Мать позволяла — готовили Дочери дерновую скамью, проросшую травами, ставили подношения: хлеб, сыр, молоко. Это был девичий праздник, мужчин, любопытных парней близко не подпускали. Жгли в честь Матери с Дочерью огромный костёр, окруженный двенадцатью другими, поменьше, в честь Месяцев, и с пеплом того костра смешивали семена, умывали им лица, давали больным. И никто, говорили, не помнил, чтобы не помогло.

А охотники баяли вот что: — Зверь, позволивший забрать у себя пушистую шкуру и горячую плоть, тотчас уходит на небо, в светлый ирий, и там рассказывает старшему в своём роду, по чести ли с ним поступили. Не оскорбили ли напрасным мучением, повинились ли перед вылетевшей душой, хорошо ли благодарили. И если всё совершилось по Правде земной — Мать с Дочерью скоро шьют зверю новую шубу, мастерят птице пёстрый наряд, облекают рыбу радужной чешуей. Позволяют опять родиться в глубокой норе, в тёплом гнезде, на речном дне, под широким солнечным Небом...

Вот почему и самих Рожаниц рисуют порой в виде двух красавиц лосих.

Сыновья Неба

Сварог (Небо)

Макошь (Земля)

Даждьбог

Перун

Хорс (Огонь)

Первое упоминание Даждьбога – в «Повести временных лет» под 980, из которого следует, что местом культа был холм, на котором стоял кумир Даждьбога и, как и другим богам, приносились жертвы. В общем весь древнеславянский этнос трактуется как наследие Даждьбога. Даждьбог Сварожич – податель богатства, связь с Солнцем.

Перун – бог грозы и грома, позже стал покровителем воинов. Его оружием считались камни, стрелы или секиры. Образ Перуна со временем, в эпоху двуверия, растворился в образе Ильи. В пантеоне же Киевской Руси считался верховным богом.

Хорс (Огонь) – почитался в Киеве наряду с другими богами. Во всех, дошедших до нас документах, где упоминается имя Огня, как божества, он стоит рядом с именами Даждьбога и Перуна, что дает основание отнести его также к солнечным богам.

В наше время очень тяжело разобраться в хитросплетениях древних славянских культов, слишком уж много времени утрачено, слишком многое позабыто. Но если немного прислушаться к себе и вспомнить то, что было сотни жизней назад, если хоть немножко поверить в Перунову силу, в доброту Даждьбога, тогда…

…У Неба с Землёю было три сына, три молодца: Даждьбог, Перун и Огонь.

Сказывают, у Даждьбога была величавая поступь и прямой взгляд, не знающий лжи. И ещё дивные волосы, солнечно-золотые, легко летящие по ветру. А у Перуна — иссиня-чёрные кудри, вечно взъерошенные, непокорные, клубящиеся, как туча. Спокойного величия брата не было даже в подобии — лихая, непогасимая удаль. А Огонь родился огненно-рыжим, вьющиеся пряди торчали, как ни приглаживай. И только глаза у всех троих были одинаковые, синие-синие, как чистое небо в солнечный полдень, как промоина в чёрных грозовых тучах, как синяя, нестерпимая сердцевина костра.

Когда они возмужали, отец с матерью доверили Даждьбогу величайшее из сокровищ: Солнце, сияющий золотой щит. Начал сын Неба возить чудесный щит на лёгкой колеснице, запряжённой четвёркой белоснежных коней, начал озарять красы и дивные дива Земли: поля и холмы высокие дубравы и смолистые сосновые боры, широкие озёра, вольные реки, звонкие ручейки и весёлые родники-студенцы. Радовалась о сыне Земля, радовалось Солнцу всё дышащее: соловьи пели ему песни, цветы поворачивали головки вослед, а ящерицы и добрые змеи выползали погреться на валуны. Надобно молвить, все змеи в те времена были добрыми и безобидными, как теперешние ужи, и умели просить у Неба дождя, когда его не хватало. Всё тянулось к небесному страннику Даждьбогу, всё под его взглядом цвело и плодоносило: недаром само его имя значило — Дающий Бог, Податель Всего.

Иногда Солнце опускалось вниз, посветить Исподней Стране. Тогда над Землёю смеркалось, и приходила Ночь, налетала, как птица с большими мягкими крыльями, отворяла на небе звёзды — живые глаза душ, ещё не родившихся в земных телах или, наоборот, уже вознёсшихся обратно в ирий.

На берегу Океан-моря, на самом западе, Даждьбога ждала добрая лодья и стаи птиц — лебедей, гусей, уток — готовых впрячься и переправить его вместе с конями в небо Исподней Страны. Там он пробегал свой ночной путь, и лодья, запряжённая птицами, вновь перевозила его через светлый утренний Океан. Вот почему, когда были созданы Люди, у них скоро появились обереги — голова конская, тело утиное. Люди верили, что Бог Солнца всегда выручит их из беды, где бы он ни был.

В те времена Даждьбог кружил в небесах, как ему хотелось, в Нижнюю Страну заглядывал нечастою ненадолго. Там не росло ничего, там не было красоты. Оттого ночи всегда были тёплыми и короткими, как теперь по весне.

Перуну тоже досталось сокровище по душе и по сердцу — сверкающая золотая секира. Только крепкой руки сына Неба слушался чудесный топор, только ему был он по могуте; недаром трижды по семь лет Земля-мать поила его своим молоком, возрос — сильней не бывает. И когда принимался играть Перун топором, начинал подбрасывать и ловить его для потехи или размахивать над головой, радуясь собственной нерастраченной мощи, — то-то пылали, летя вовсе стороны, огненные снопы молний, то-то катился меж небесами весёлый, ликующий гром и целовали Землю струи доброго ливня! И всюду, куда били молнии, расцветали невиданные цветы, возгоралась новая жизнь. Секира Перу на была золотой от кончика древка до острия, не для боя — с кем драться, кому угрожать? Кто враг светлым Богам, сынам Неба и Земли?..

Перун ходил тогда в тонкой белой рубахе, скроенной из летнего облака. И крылатые жеребцы, мчавшие его в поднебесье, были белей лебединого пуха, белей морской пены и молока — храбрые кони с глазами, что драгоценные камни, с тёплым дыханием и золотистыми гривами.

И каких только забав не придумывал молодой Бог! Собирал облака в стадо и пас, точно коров, доил наземь дождём. Вот почему передовые тучи грозы посейчас ещё называют быками. ...А то представал пахарем, пряг коней в соху и вспахивал небесную пажить, разбрасывал всхожие семена... Или слал облака в полёт белыми лебедями, сам же примеривал сизые орлиные крылья, пускался вдогон, а верные кони летели вослед, и кто скорей поспевал — неведомо никому.

А порою, задумавшись, тихонько гладил и ласкал мягкое руно облаков и пальцами, способными дробить камни, неуверенно, робко лепил из них девичий стан и лицо. Но скоро смущался, развеивал собственное творение без остатка и снова мчался по небу, хмелея от бешеной скачки, и гром рассыпался из-под копыт жеребцов.

Говорят ещё, в те далёкие времена в чистых северных реках было дна не видать из-за раковин, корявых чашуль. Они не умели ходить и держали свои створки открытыми, надеясь, что в них попадёт какая-нибудь съедобная мелочь. Перуновы молнии пугали смирных жительниц дна, и они при грозе поспешно захлопывались; но нередко бывало, что зарево молнии успевало проникнуть сквозь воду и отразиться в зрачках. Проморгавшись, чашуля обнаруживала в своих створках маленькую жемчужину. Вот почему эти раковины до сего дня так и называют — жемчужницами.

А братец Огонь поспевал, как умел, за старшими: где пожарче пригреет Даждьбогов солнечный луч — Огонь тут как тут, вертится любопытно. Где высечет искру Перунова золотая секира – там тот час и его рыжая голова, увенчанная прозрачным дымком.

Другой мир

«Когда человек стал человеком? Тогда, когда добыл огонь. А еще? Когда стал хоронить умерших.»

У славян очень долго держался патриархально-родовой строй. Поэтому родоплеменной культ в виде почитания предков у них держался очень долго. Погребальные обычаи были сложными и многообразными:

1. Считалось, что в ирий душа попадает через дым костра. Восточные и западные славяне, как правило, сжигали покойников.

2. С X – XII веков среди всех славянских народностей распространилось погребение в курганах. С умершим в курган клали разные вещи, которые могли бы пригодится ему в Ирие. При погребении знатного человека, в другой мир отправлялись также его конь, слуга и даже жена. Зачастую в могилу клали собаку, или хотя бы ее голову, так как считалось, что верный пес должен показать дорогу, привести в ирий.

3. Часто хоронили или сжигали в лодке, как пережиток водного погребения. Прослеживается аналогия со скандинавскими племенами: конунг (военный вождь племени) или ярл (вельможа, следующий по рангу после конунга) отправлялись в иной мир только на своем боевом драккаре (боевой корабль викингов с драконом на штевне, который отпугивал злых духов. Снимали дракона, подплывая к родным берегам, чтобы не распугать добрых божеств дома. Дракон не носу корабля стал символом воинственных намерений).

Каждый вид захоронения связан с представлениями о загробной жизни. Языческое слово «ирий» – прообраз христианского «рая», а «пекло» – аналог «ада». Впоследствии христианское учение о загробной жизни перекрыло эти представления. Но верования об отношении умерших к живым остались. Существовало разделение на «чистых» и»нечистых» покойников. Первых называли родителями и их почитали, вторых – умрунами или мертвяками, которых боялись.

Культ предков сохранился до наших дней в качестве поминок (у других славянских народов – дзяды, задушницы), а также во фразах: «Чур!», «Чур меня!», которые изначально были заклинаниями, призывающими на помощь Чура или Щура, бога рода. Напоминает украинское слово «пращур», что и есть «предок».

Относительно «нечистых» покойников можно отметить, что их образ также остался в традициях. Фраза «сгинь, нечистый!», хотя и трактуется в христианстве, как обращение к черту, пришла именно из славянских представлений. Что интересно, боялись не душ «нечистых», а их самих. Это видно по приемам «обезвреживания» покойников – осиновые колья, чеснок, зубья бороны. Им приписывали влияние на погоду, приходы болезней.

«…Умрун, или ходячий мертвец, или живой покойник, или даже бойкий труп. Потому как после смерти человеку, если он не желает спокойно в земле отдыхать, только в этих трех видах обретаться можно. Ходячий мертвец людям без толку и даже опасен, потому что его под землей научили кровь сосать. Живой покойник неприятен, поскольку приходит по ночам и вещает самую горькую правду, а кому она нужна. Бойкий же труп обязан указывать людям клады, а они не во всякой местности зарыты...»

Такие опасные мертвецы относились к Навьему царству. Существует предположение, что славяне разделяли мир на три части: Явь, Правь и Навь. Явь – это реально существующий мир, Правь – мир богов и «чистых» умерших – то есть ирий, рай. Навь – мир нечисти, против которой существуют обереги, заговоры и заклинания.

Беда

Естественно, среди древних славянских богов должны были быть не только светлые, но и темные боги. Рядом с Белобогом – Чернобог. Для того, что было кого винить в бедах людских, чтоб объяснять засухи и недороды.

Чернобог – злой бог, приносящий несчастье. Морана – богиня, первоначально связанная со смертью (Мара – вредоносный дух, оборотень, несущий гибель), а также с сезонными ритуалами и воскресениями природы. Откуда бы им появится в светлом мире?..

…Поистине то было счастливое утро Богов и Людей. Ещё не восстало меж ними неодолимых стен, не легло великих обид и неправд, и небеса стояли открытыми, слушая людские молитвы. Стоило женщинам в жаркие дни совершить чародейство — воздеть над головами чары с водой, призывая замешкавшийся дождь, или полить кормилицу-Землю из двойных кубков без донца, — тут как тут на резвых конях являлся Перун, пригонял облачные стада, раскатисто хлопал громовым бичом, щедро доил своих коров на поля.

Но вот пришёл срок одному созвездию передавать главенство другому. Ни Боги, ни Люди не знали ещё, как опасно это сумежное, ничейное время, время-безвременье, когда всякое чудо возможно — и доброе, и дурное.

Однажды, Солнце-Даждьбог с братом Перуном вместе путешествовали в Исподней Стране, оставив Землю наслаждаться ночным покоем. И вот тут из-за края Вселенной, из немыслимых чужедальних миров явила себя тёмная звезда без лучей, с длинным кровавым хвостом. Ярко вспыхнула — и прянула вниз!

Не иначе, насмерть сразила бы крепко спавшую Землю — муж-Небо поспел на подмогу: заслонил любимую, закрыл собой, принял жестокий удар. Но совсем отвести беду не сумел. Над всей Землёй пронеслось хвостатое чудище, сжигая леса страшным, невиданным доселе пожаром, и наконец грянуло оземь где-то у дальнего края, больно ударило, обожгло, и Мировое Древо со стоном вздрогнуло от корней до макушки, высящейся над светлым ирием...

...Братья-Боги едва не загнали борзых коней, летя на восточный край Океана. Когда же пересекла его лодья, влекомая белыми лебедями, и крылатые жеребцы снова взвились — Даждьбог в ужасе закрыл руками лицо и ещё много дней не смел глянуть вниз светло и ясно, как прежде. Ибо поперёк всей Земли протянулась обезображенная, мёртвая полоса, и там в чёрном дыму метался перепуганный, ничего не понимающий Огонь. А из ран Неба потоками хлестала наземь вода, затопляя низины, губя и смывая всё, что уцелело в пожаре...

Молодые Боги раздумывали недолго: кинулись спасать мать и отца. Спасать свой мир, покуда он снова не стал бесформенным комком, каким был до рождения. Перевязывали раны Неба белыми полосами облаков, влажными пеленами туманов. Успокаивали Огонь. Зажигали радугу над немногими выжившими Людьми, указывали дорогу к спасению...

Братья-Боги совсем не заглядывали в ирий и ведать не ведали, какая тревога поселилась в доме Матери Лады. Когда упала чужая звезда, юная Богиня Весны была внизу, на Земле. И не вернулась домой ни поутру, ни после. Птицы, вестницы Лады, не сумели найти Бога Грозы в густых тучах гари и пыли, носившихся меж Землёю и Небом. Но, видно, так уж была когда-то выпрядена для самого Перуна льняная нитка судьбы. Летя на взмыленных жеребцах над потопом, он разглядел далеко внизу, под собою, среди вздувшихся волн, почти залитый островок. А на островке — девушку в знакомом светло-зелёном наряде и жмущихся подле неё осиротелых лесных малышей: волчат, оленят, малых птенчиков из размётанных гнёзд. Конечно, Богиня бросить их не могла.

Сын Неба направил коней вниз, к самой воде:

— А ну, живей полезайте! И сам поднял на колесницу заплаканную, перемазанную Богиню Весны. И вот диво: лишь только взмахнули крылами могучие скакуны, Леля вытерла слёзы, отряхнула волосы и рубаху — и вмиг осыпалась грязь и улетела по ветру, а растрёпанная коса легла шелковиночка к шелковиночке. Вот с тех пор и ведётся: весною — ведро воды, ложка грязи. А осенью наоборот: воды — ложка, грязи — ведро...

Улыбнулась Леля — и Даждьбог послал в ответ тонкий солнечный луч, разрубил, как мечом, клубившуюся мглу... и тоже, видно, поверил, что будет всё хорошо.

Бог Грозы привёл колесницу в ирий и с рук на руки передал дочку Матери Ладе. А лесных малышей выпустил в густую траву, на ветви всегда зелёного Древа:

— Играйте-ка здесь... ещё вам не время рождаться.

И наконец братья возмогли перевести дух, вытереть пот, разогнать смрадные тучи. Посмотреть, что же осталось.

Вот тогда и увидели у дальней кромки Земли горы, которых не было раньше, горы, похожие издали на чудовищные облака. Крепко вплавились они в тело Земли, вросли – захоти, не поднимешь, не выбросишь из Вселенной, не ранив опять. Осторожно направили Боги к тем горам своих скакунов... Оказалось, горы были железными. Раскалённые, они успели остыть, и острые вершины дышали нездешним чёрным морозом, сбереженным где-то внутри, на глазах обрастали снегом и льдом. Никогда прежде молодые Боги не видывали подобного... Хорошо ещё, большая часть этих гор провалилась вниз, за край Исподней Страны, от века безжизненной, и лишь один безобразный хребет осквернял собой лик зелёной Земли. Увидели Боги: всё живое пятилось от Железных Гор, всё бежало

от мертвящего холода — леса, реки, травы, цветы...

— Неладно это, — нахмурил брови Даждьбог.

Они осторожно объехали Железные Горы и водной глубокой пропасти обнаружили путь сквозь Землю, до самого Нижнего Мира. Брошенный камень летел бы туда двенадцать дней и ночей, но сверкающие колесницы, конечно, были проворней. Скоро братья оказались в Исподней Стране, впервые миновав западный Океан-море и лодью, запряжённую птицами. И когда Даждьбог поднял огненный щит, озаряя половину Вселенной, — они тотчас увидели два существа, отчаянно заслонявшихся от света, мужчину и женщину, похожих больше на жуткие сны, чем на Людей или на Богов...

Говорят, тогда-то Перуну в самый первый раз захотелось взмахом секиры не возжечь жизнь, а истребить.

– Это вы посмели обидеть Небо и Землю?!.. — прогремел разгневанный Бог Грозы, подлетая на крылатых бурях-конях. Мужчина и женщина повалились перед ним на колени, трусливо прячась друг за друга: — Пощади! Пожалей!.. И Перун остановил жеребцов, опустил руку с занесённым топором. Он ещё не выучился быть беспощадным и разить, когда встают на колени.

— Вы кто таковы? – спросил он незнакомцев. Женщина указала на мужчину: — Его прозывают Чернобогом...

Он вправду был весь точно в саже, только усы будто заиндевелые. Он кивнул на подружку: — А её кличут Мораной. Перуну показалось в диковинку, чтобы кто-то не мог назвать сам своё имя, но пришлых Богов его недоумение перепугало до дрожи:

— Никогда не говори: я такой-то, если не хочешь беды! Мало ли кто подслушает и сглазит тебя, порчей испортит!

— Порча? — спросил Перун, – Что это такое?..

А про себя почти с жалостью рассудил: должно быть, эти двое спаслись из какого-то очень страшного мира, отвыкшего от доверия и добра. И Даждьбог, милуя странников, усмирил своё пламя, прикрыл огненный светоч краем плаща.

Чернобог и Морана выглядели не только напуганными, но и голодными, и братья поделились с ними едой.

— Нашего отца, — рассказал им Даждьбог, — называют Сварогом, то есть попросту Небом, или по-другому Стрибогом, это значит Отцом-Богом. Оттого Люди своих дядьёв по отцу зовут ещё стрыями. А мать. Землю, рекут Макошью — Матерью судеб, Матерью снятого урожая. От неё всё богатство — и зерно в коше, и серебро в кошеле, и овцы в кошаре...

Пришлые Боги слушали, уплетая разделенное угощение, кивали головами, мотали на ус. Расстались не то чтобы друзьями, но всё-таки поклялись не чинить друг другу беды.

Даждьбог поклялся щитом, а Перун — верной секирой:

— Пускай она выпадет из руки, если я нарушу обет.

Знать бы ещё братьям Сварожичам, что все клятвы Мораны и Чернобога стоили не больше горсточки снега, тающего, если сжать его в кулаке.

И снова минуло время, и оправившаяся Земля не раз ещё принесла урожай, и всё было мирно и тихо. Только Даждьбог рассказывал дивные дива об Кромешной Стране, где позволили поселиться пришлым Богам. Там стоял теперь такой лютый мороз, что случайно влетевшие облака тотчас опадали наземь белыми хлопьями, и даже Океан-море покрылся вдоль берега льдом. Однажды Перун отправился с братом — взглянуть, правду ли говорит. И оказалось, что правду: пришлось Богу Грозы сверху лёгкой белой рубахи вздевать мохнатую серую безрукавку. Здесь не к месту был его гром: безмолвная, мёртвая, белая гладь расстилалась внизу. Даждьбогу тоже всякий раз делалось не по себе, хоть с недавних пор и завёл он обычай заглядывать сюда каждые сутки ради присмотра. Он старался скорей миновать неприютное небо, не выезжал высоко...

— Никогда мне здесь не нравилось, а теперь и подавно, — молвил он брату. — Всё кажется—не к добру!

Но тому легла на ладонь игольчатая снежинка, тоненькое колесико о шести тающих спицах:

— Смотри! Она похожа на знак, которым призывают меня Люди, — знак Неба и Белого Света, громовое колесо?

И не видели братья пристальных глаз, устремленных, как копья, им в спину из глубокой пещеры в Железных Горах, не слышали шёпота Чернобога, шёпота ночной ведьмы Мораны:

— Век не видеть бы вашего Белого Света, не слышать вашего смеха! Вот ужо вам, удальцы?..

Скотий Бог и волхвы

Бог Волос, начиная с 907 года, официально выступает как скотий бог и покровитель богатства. В Киеве его идол находился на Подоле. В христианскую эпоху Волос сменил имя, став святым Власием, но не утратил своего предназначения. Однако еще какая-то «часть» образа Волоса превратилась в злого духа. То есть при введении христианства Волос раздвоился на доброго святого Власия и непонятную нечисть. А на самом деле, Волос – добрый или злой бог?..

…Так устроено Зло, что само по себе оно ничего не может родить. Доброе дерево умерев, вновь становится плодородной Землёй, дающей питание семенам; сама его Смерть становится Жизнью, А Зло никогда и не ведало настоящей живой жизни, оно от века мертво. И, бесплодное, способно только калечить и убивать, но не творить. Вот и стремится оно обратить себе на службу всё, что только ни зацепит его когтистая лапа. Разум так разум» силу так силу. Кого обещанием, кого уговором, кого принуждением. И почти всегда — выдавая себя за Добро. Своей совести нет, так «чужую салом залить...

Долго не удавалось Моране и Чернобогу выковать ледяной гвоздь. Такой, чтобы всё непробудным сном усыплял, птицу и зверя, человека и звонкий ручей, даже небесную тучу. Не слушался лёд: он ведь тоже был когда-то живой, журчащей водой и злой воли слушаться не хотел.

— Нужен нам могучий помощник, — сказал наконец Чернобог. — Думай, разумница!

И Морана начала думать, а потом снова дождалась кромешного новолуния и пробралась на спящую Землю, украла змеиное яйцо из гнезда.

Уже было сказано, что Змеи в те времена не жалили ядовито, не губили неосторожных Людей, были добрыми и безобидными, как теперешние ужи. Перун жаловал Змей, всегда посылал по их просьбе дождь наземь. А Люди жили со змеями в мире, селили их у себя в доме, поили парным молочком. И когда для моления Ладе-Рожанице делали из глины с хлебными зернами образки беременных жен – самое святое и уязвимое, чрево и грудь, обвивали изображениями добрых Змей, Хранительниц-Змей. Вот как было.

Долго горевала ограбленная Змея, лишившаяся детища… Но если бы знала, что из него выйдет. – живая навеки в землю зарылась бы. Потому что Морана обвила яйцо длинным волосом, вынутым из растрепанной косы беспутной , загулявшейся бабы и долго творила мерзкие заклинания, чтобы прижился волос, чтобы впитал, высосал живую суть из яйца. И это сбылось. Когда скорлупа опустела, вместо бабьего волоса родился небывалый змееныш – слепой. Тощий и слабый, но с пастью шире некуда, прожорливый и жадный. Стали звать его Волосом, а еще Сосуном, Смоком, Цмоком. И каких только яиц не перетаскала ему обрадованная Морана: змеиных, ящеричьих, птичьих. Оттого, когда Волос подрос, оказалось у него змеиное тулово, одетое разом в мех и пеструю чешую, короткие когтистые лапы, голова ящерицы и перепончатые крылья. И разума – никакого. Кто поведет, за тем и пойдет.

А Морана все приживляла к изначальному волосу новые, звериные и человечьи. Все, какие могла подобрать. Потерянные медведем и волком у водопоя, неосторожно состриженные и выметенные из избы… Лишь много позже поняли горько наученные Люди, как опасно бросать ногти и волосы, поняли. Что подобный сор нельзя беспечно мести вон на потребу злым колдунам – надо тщательно собирать его полынными вениками и сжигать в чистом огне… Что поделаешь: никто не научил их, пока было время. Ведь Боги сами тогда были доверчивыми и молодыми и не ведали всех путей и хитростей зла.

Змей же вырос, как на дрожжах. Повадился выбираться за Железные Горы, в широкий солнечный мир. Летал меж облаков, ходил в облике человека, бегал зверем прыгучим, носился по лугам вихорем, столбом крутящейся пыли. Превращался во все что угодно, лишь стоило пожелать. Было в нем без числа сутей, порой даже сам забывал, что родился змеем. Памяти ему, как и разума, досталось едва-едва, зато силушки – невпроворот.

Пришлось с ним помучится и самой Моране, вскормившей его ради злого служения. Как-то приказала она подросшему Волосу:

– Слетай на вершину неприступной горы, принеси иголку синего льда, самого холодного, какой сумеешь найти.

Ибо открылось злодейке: лишь из этого льда можно выковать усыпляющий гвоздь. Но Волос заупрямился:

– Не хочу!

Поймал клубок ниток, покатил по полу, затеял игру. Озлилась Морана – да как огрела его поперек спины прялкой, на которой по ночам пряла людям несчастья:

– Кому сказано!

Заплакал обиженный Змей, пополз вон из пещер, на ходу утирая огромными лапами слезы… но увидал колесницу Даждьбога, сияющее Солнце – и мигом забыл все наказы хозяйки. Подлетел ближе, залюбовался:

– Какое блестящее! Подари, а?

Величавый сын Неба улыбнулся юному чудищу, заглянул в радужные, лишенные смысла, глаза и ласково молвил:

– Как же я подарю тебе Солнце? Оно не мое, не твое, оно каждому поровну светит.

Ничего не понял Змей Волос и начал выпрашивать:

– Да я не насовсем – поиграю и принесу…

– Нет, – покачал золотой головой могучий Сварожич. – Ищи другие игрушки.

Тогда Змей распахнул свою пасть, показывая тьму тьмущую кривых, острых зубов:

– А я тебя укушу!

Понял Даждьбог – надо Змея уму-разуму научить. И повернул огненный щит прямо на Волоса:

– Кусай!

Вскрикнул Волос, будто кто хлестнул его по глазам, кувырком отлетел прочь, прикрылся лапами и вновь заскулил:

– Клубок покатать не дали, побили… и ты тоже дерешься…

– Я бы не дрался, кабы ты не кусался, – усовестил его сын Неба. И смягчился, не привыкнув долго сердиться: – да ты, вижу, не знаешь совсем ничего. Давай лучше дружить, я тебе обо всем сказывать стану.

Змей обрадовался:

– Давай!

Целый день они вместе летели высоко в небесах. От восхода к закату, и Податель Благ рассказывал Волосу о зеленой Земле, о лесах, лугах и полноводных реках, о рыбах морских и гадах болотных, о птицах, зверях и Людях. Рассказывал о Светлых Богах и о малой силе, живущей повсюду: о Домовых, Водяных, Леших, Болотниках, Банниках, Омутниках, Русалках, Полуднице…

Что запомнил из того Змей с бестолковыми радужными глазами, что не запомнил – нам знать неоткуда. Говорят, однако, что вечером, у берега западного Океана, он разогнал уток и лебедей и сам впрягся в лодью, играючи перевез в Нижний мир коней с колесницей. Распрощался и полетел домой.

Морана встретила его помелом:

– Почему лед не принес, скользкое твое брюхо?

– Какой лед? – искренне изумилось чудище. Злая Морана принялась охаживать его по бокам:

– Будешь помнить, беспамятный! Будешь помнить, что тебе говорят!

Съежился Змей в темном углу, в третий раз залился слезами:

- Улечу от тебя на небо. К Даждьбогу! Он добрый!

Вот когда страшно сделалось лютой ведьме Моране. Поняла, что превозмогло ее мертвое зло добрых живых начал, из которых создан был Змей. Ведь и та гулящая баба не таковой родилась. А ну вправду переметнется к Сварожичам…

Вмиг сменила Морана гнев на милость, приголубила Волоса, налила ведерную чашу теплого молока, сбила яичницу из сорока яиц, заправила салом. Вылакал Змей молоко, досуха облизал сковородку… забыл все обиды, разлегся вверх животом. Глаза блаженно прикрыл. А злая Морана его зубатую голову на колени к себе уложила, принялась под подбородком чесать:

- Ты меня слушайся. Я тебя научу, как у Даждьбога игрушку блестящую отобрать.

Змей обрадовался:

- Правда научишь? – но тут же сунул в перемазанный молоком рот палец со страшным когтем. Сморщил узенький лоб, тщетно силясь что-то припомнить: - А он говорил… ни твое, ни мое… Всем поровну светит…

- Всем поровну? – усмехнулась Морана, – ему, жадному, просто делиться не хочется. А ты, глупый, и слушаешь.

- Я думал, он красивый и добрый, - огорчился легковерный Змей. – Он мне рассказывал… - так и заснул у Мораны на коленях.

А на следующий день… Змей Волос летал по белому свету, пробовал силу. А силушка, честно молвить, была, что и не всяким словом опишешь. Как-то раз беспечные Люди не погасили костра; взвился рыжекудрый Огонь, погнал прочь зверей, стал самих охотников настигать. Совсем отчаялись Люди, но заметили пролетавшего Змеями дружно взмолились: — Избавь! Помоги!..

— А что вы мне за это подарите? — наученный жадной Мораной, спросил: немедленно Змей.

– Всё отдадим, чем богаты! — закричали охотники. У них уже волосы скручивались от близкого жара.

Тут Змей Волос и показал, за что звали его Сосуном-Цмоком. Как смерч, подлетел к ближнему озеру и мигом высосал чуть не до дна. Запрыгали рыбы, выскочил Водяной, долго махал вослед кулаками... а Змей взлетел над пожаром, выплеснул воду, погасил жгучее пламя. И спасённые охотники не поскупились: устроили пир, накормили Змея досыта, напоили допьяна. Стали славить его, другим рассказывать, кто сам не видал.

Случился меж гостей человек, у которого в саду сохли яблони, давно не поенные дождём. Никак не мог нерадивый хозяин дозваться Перуна, не то грешен был, обидел чем-то Небо и Землю, не то просто лениво молился светлым Богам. Поклонился он Змею, попросил помочь. Тому что! Щедро облил сад, и воспрянули, зазеленели деревья, налились яблоки на ветвях — румяные, сладкие.

И ещё были дела. У кого-то съел проголодавшийся Волос половину овец, а когда пастух его пристыдил — благословил оставшуюся половину: выдернул у себя из шкуры шерстинку, бросил на стадо. С тех пор начали овцы толстеть, обрастать роскошным руном и славно плодиться — все только завидовали и диву давались. Сказывают, тогда-то Волоса в самый первый раз назвали Скотьим Богом и урядили святилище. Только не на горе поднебесной, где от века клали требы Перу ну, а в сырой низине, где изобилуют змеи. Поставили идола, одновременно похожего на бородатого мужа, на медведя и на козла — ибо много сутей было у Волоса, во всё умел превращаться. Нашлись и умудрённые Люди, лучше других научившиеся разговаривать со Змеем и вызывать его, на подмогу, обливая идола водой. Эти Люди ставили избы при святилищах, собирали дары, устраивали в честь Скотьего Бога жертвенные пиры в благодарность за урожай и приплод. За то стали прозывать их жрецами. А ходили они, подражая своему Богу, в звериных личинах и меховых одеяниях шерстью наружу, и по тем одеяниям, мохнатым, волосатым-волохатым, нарекли их ещё волхвами. Потом уже волхвами назвались все: и те, что творили требы Перуну, и те, что кланялись Солнцу, и те, что беседовали с Огнем.

Что поделаешь! Лики старших Богов — Неба с Землёю, Отца Сварога с Матерью Макошью — лишь для немногих Людей были, как прежде, отчётливы. Большинство им уж и не молилось, запамятовало, как ещё раньше запамятовали Живу-Живану, Великую Мать. Начали рождаться новые Боги, и часто, как в каждой речке свой Водяной, — свои у всякого племени, у всякого рода...

А только Земля всё равно на всех одна, как её ни дели. И Солнце, и Небо над головой...

И такие нашлись меж Людьми, что вовсе забыли пашню и ремесло, забыли, как добывается хлеб. Стали те Люди приманивать Скотьего Бога яичницей и молоком, до которых он был великий охотник, и лакомка Змей летал к ним ночами, скрываясь от Солнца, да и от Месяца: побаивался. Таскал новым друзьям из подземных пещер несчитанные богатства. Оттого у этих Людей на руках не водилось мозолей, зато избы от достатка только что не ломились. Говорят, он и до сих пор к иным прилетает. Огненным клубом падает в темноте средь двора, оборачивается человеком... Сказывают, дружат с ним всё больше купцы, торговые гости. Возят с собой деревянные изваяния и, прежде чем затевать торг, молятся и потчуют Волоса. Оттого пошла поговорка — без Бога ни до порога, а с ним хоть и за море. Ещё сказывают, прибыльно дружить со Змеем, но и опасно: норовист Волос и дружбы не помнит, чуть-чуть не угодишь — и избу спалит, и товар...

Но всё это было потом. А тогда Люди просто заметили, что шерстинки, потерянные зверями, начали сами собой обретать злую, бессмысленную жизнь и сновать в воде, норовя укусить, всосаться под кожу. Их так и рекли: живой волос, и плодились они в стоячей жиже низин, поблизости от святилищ Скотьего Бога. Теперь таких нет, а имя перешло на безобидного червячка. Но Люди, которым он попадается, нередко казнят его по ложной памяти, безо всякой вины.

Византия.

Молодые раннефеодальные государства, рожденные слиянием разных племен, необходимо было укрепить не только крепкими кордонами, но и общей верой. Племенные культы должны были сменится государственными. В 980 году князь Владимир попробовал создать единый пантеон. Он собрал на одном из киевских холмов целый сонм кумиров различных богов: Перуна, Волоса, Даждьбога, Хорса, Стрибога и других и велел им молиться и приносить жертвы. Считается, что Владимировы боги изначально были княжескими или дружинными, а потому не имели корней в народе, однако солнечные боги (Даждьбог, Хорс, Перун) были всеобщими, но наряду с этим не всякое племя признавало верховенство Перуна. Единства веры не получилось и всего через восемь лет Владимир принял в Византии христианство и принудил к этому весь народ (известное крещение в Днепре).

Кстати, отчего «понедельник – день тяжелый»? Да, именно поэтому. Русь крестили в понедельник.

Западные славяне, также принудительно, приняли католичество.

При Владимире Киевская Русь вступила в период расцвета, усилился ее международный авторитет.

Список литературы:

В. Поликарпов: «История религий»;

Большая советская энциклопедия;

Мифологический словарь;

М. Семенова: «Славянские мифы»;

Н. Вадченко, И. Приседская: «Историческое досье»;

М. Успенский: «Там, где нас нет».

Восточные славяне в древности религия

Похожие курсовые работы