Что значит коммунистические политические взгляды

МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РФ

БАРНАУЛЬСКАЯ ГОСУДАРСТВЕННАЯ ПЕДАГОГИЧЕСКАЯ АКАДЕМИЯ

Исторический факультет

Кафедра всеобщей истории

Дипломная работа

"Политические взгляды Вильгельма Блоса"

Барнаул 2009

Оглавление

Введение

1. Социально-экономическая и политическая жизнь Германии накануне революции (1815–1849 гг.) в освещении Вильгельма Блоса

1.1 Экономика Германии и Австро-Венгрии в оценке Вильгельма Блоса

1.2 Вильгельм Блос об условиях формирования предпосылок революции и движущих силах революции

2. Трактовка революционных событий 1848–1849 гг. в работе Вильгельма Блоса

2.1 Революционные события начального этапа в работе Вильгельма Блоса

2.2 Вильгельм Блос о «послемартовских» в Пруссии и Австро-Венгрии

2.3 Первый парламентский опыт Германского Союза в трактовке Вильгельма Блоса

3. Наступление реакции в Пруссии и Австро-Венгрии как второй этап революции 1848–1849 гг. в трактовке В. Блоса

3.1 Начало реакции в Пруссии и Австрии

3.2 Провал конституционной работы во Франкфурте-на-Майне. Победа реакции

Заключение

Список использованных источников и литературы

Введение

Тема работы: «Вклад Вильгельма Блоса в исследование германской революции 1848–1849 гг.».

Актуальность данной темы заключается в том, что в России с 1922 г. не было достаточно полных исследований научного творчества Вильгельма Блоса. Единственный исследователь В. Базаров попытался в 1907 г. выпустить полный перевод исторических исследований Вильгельма Блоса по германской революции 1848–1849 г., но политическая обстановка в России того времени не позволила это сделать. Частично творчество В. Блоса было освещено в работе А. Степанова «Революция 1848–1849 годов в Германии» [25], но работа вышла сильно сокращенной в фактологическом смысле, не были освещены многие аспекты экономической и политической жизни Германии того времени. Сейчас существует возможность вернуться к этой теме и показать жизнь Германии 1848–1849 гг. во всех аспектах.

Объект работы – историография германской революции 1848–1849 гг.

Предмет исследования – изучение В. Блосом германской революции 1848–1849 гг.

Территориальные рамки – территория Германской империи перовой половины XIX века.

Хронологическими рамками работы считается период с 1815 по 1849 гг. Нижняя хронологическая граница обусловлена тем, что в 1815 г. по итогам наполеоновских войн и разделения территории Европы между монархиями на Венской конференции (май 1815 г.). Германия была поделена на несколько частей, которые были розданы различным правителям. Именно этот год считается началом формирования предпосылок германской революции 1848–1849 гг. Верхняя хронологическая граница – 1849 г., считающаяся годом окончания революционного движения в Германии и с созданием Всегерманского Франкфуртского парламента, который, взяв инициативу в свои руки, завершил революцию и подвел итоги революционного движения – создание конституции и ландтагов.

Цель исследования – выявить вклад В. Блоса в изучение германской революции 1848–1849 гг. Из данной цели вытекают исследовательские задачи:

1. Дать характеристику социально-политической и экономической жизни Германии накануне революции 1848–1849 гг. в интерпретации Вильгельма Блоса.

2. Проанализировать условия формирования предпосылок и движущих сил революции в видении их В. Блосом.

3. Раскрыть содержание «мартовской» революции марта 1848 г. в Германском союзе.

4. Изучить подходы ученого к анализу причин возникновения и торжества реакции.

5. Выявить новые аспекты в изучении научного творчества В. Блоса.

Реализуя поставленные задачи, мы прибегли к использованию ряда научно-исторических методов исследования – генетического, сравнительного, типологического, системного и других.

Использование историко-генетического обусловлено необходимостью последовательного раскрытия свойств, функций в ходе изучения процесса исторического движения. При помощи этого метода, автору удалось показать развитие общественно-политического движения в землях Германской империи и его перетекание в политическое движение, раскрыть влияние личности на революционное движение, описать общественно-политические предпосылки зарождения революционного движения, которые характеризуются через последовательное раскрытие общей событийной канвы и выявлению исторических закономерностей, возможность показать причинно-следственные связи в их непосредственной конкретности.

Историко-сравнительный метод (синхронного анализа) позволяет на основе анализа и аналогии вскрыть сущность изучаемых явлений по сходству и различию свойств. С помощью этого метода автор сравнивал экономическое и политическое развитие в разных землях Германской империи в период 1815–1849 гг.

Применяя метод исторической типологизации, мы упорядочили явления по качественно определенным типам на основе присущих им существенных признаков. В частности, используя этот метод, мы сгруппировали совокупность элементов при рубрикации работы (исследования).

Историко-системный подход позволил нам включать индивидуальные события и факты в определенные общественные системы через исторические ситуации. Например, высказывания императоров Австро-Венгрии и Пруссии, которые ярко характеризуют происходящие события.

Историография работы. Начало XX века вызвало во всех западноевропейских странах потребность окинуть общим взглядом истекшее XIX столетие и подвести итоги тому, что оно дало для экономического и политического развития, для науки, литературы и т.д.

Германия не осталась в стороне от этого движения. Еще раньше, чем закончился XIX век, в ней появились многочисленные обзоры завоеваний этого века в различных областях жизни, не одинаковые по степени популярности, по богатству материала, по внутренней ценности, которые дают довольно полную картину того, что принесло XIX столетие для Германии и что она, в свою очередь, дала в этом столетии человечеству.

Одним из важнейших вопросов, требовавших осмысления для немецкого народа, было революционное движение в Европе в 1848–1849 гг. и место в нем Германии и Австрии. Особую популярность и уважение вызывает работа Вильгельма Блоса «Германская Революция 1848–1849 гг.», вышедшая в Берлине в конце 1870-х гг. Он придерживался социал-демократии и работал в рамках становящейся марксистской методологии, что было достаточно ново для того времени.

Особую популярность имела работа Трейчке «Популярная история в XIX веке» [29], который работал, как и большинство в рамках позитивизма. По мнению многих исследователей, в работе он дает фальшивое истолкование противоречий между демократическими стремлениями и солдатско-полицейским аппаратом Пруссии во время революции 1848–1849 гг., а описание борьбы чуждо объективной ситуации, которая сложилась в Германии в то время.

Мало отличается в выводах от Трейчке и историк Увидинек-Зюденгорст. Его исследование «Немецкая история от ликвидации старого до восстановления новой империи» раскрывает историю немецких княжеств и франкфуртского парламента. Работа крайне тенденциозна и делает затруднительным пользование этим источником [30].

Известная книга Шера «Комедия всемирной истории» [32] устарела по фактическом материалу и по точке зрения. Она представляет собой преимущественно исторический интерес как иллюстрация крайней спутанности мышления, характеризующей «демократов» 1848 г., ослепленных впоследствии успехами Пруссии. Эта работа тоже тенденциозна в своем роде. Крайняя поверхность и фельетонная манера легко приносят историческую истину в жертву.

Некоторый материал для описания экономического строя старой Германии дает книга Шиппеля «Основные направления торговой политики» [33]. Его работа носила явный публицистический характер и характерна фактическими неточностями.

Историю революции кратко приводила сборник «Итоги 48-го года» [18], отражавшая взгляды буржуазии. Работа публицистична, авторы симпатизировали рабочему и крестьянскому движению с одной стороны, конституционной монархии – с другой. Дана развернутая критика домартовского режима и печати.

В России в анализе революционного движения важное значение имела работа «Мартовские дни 1848 и 1871 гг.» [23], которая развивает идею первенства рабочего движения в борьбе за свои права и сравнивает две революции в Германии в XIX в. Но минус работы заключается в том, что она только приводит речь, произнесенную в собрании гамбургского рабочего форейна 17 марта 1891 г., без анализа и выводов.

При неразработанности экономической истории Германии истории ее политического развития в первой половине XIX века никак не могут отделятся от впечатления, что очень крупную роль в ней сыграли личные слабости и недостатки, промахи и ошибки того или иного лица. Социологическое истолкование исторических деятелей остается им в значительной степени чуждым. Начало ему положено работой К. Маркса «Революция и контрреволюция в Германии» [22].

Много нового дает в изучении вклада Вильгельма Блоса дает иностранная литература (в нашем случае – немецкая). Работа «Народное движение 1848–1849 гг. в Германии» известного историка Хартмана (Hartmann O. Die Volkserhebung der Jahre 1848 und 1849 in Deutschland. – Leipzig: 1902. – S. 103.) [34]. Он работал позднее Вильгельма Блоса и опирался на его работу при написании своего исследования. Он отмечал прогрессивный взгляд Блоса на рабочее движение, но спорил в вопросах, касающихся движущих сил революции 1848 г.

Не менее фундаментальной была работа Франца Меринга «История немецкой социал-демократии» [36], вышедшая в 1968 году в Дрездене (ГДР). (Mering F. Die Geschichte der deutschen Sozialdemokratie. – Dresden: 1968. – 268 S.). Меринг относится уже к новой волне историков, мнение которых можно сравнивать с советскими исследователями, хотя минусом его работы можно считать конъюнктурную зависимость от господствующей доктрины. Вильгельма Блоса он считал основоположником историографии немецкой социал-демократии [29, с. 14].

В немецкой историографии творчество Вильгельма Блоса изучал И. Штир, считавший, что работа Блоса «Германская Революция 1848–1849 гг.» самым полным образом показывает политическую и экономическую жизнь германии первой половины XIX века. По его мнению, работа имеет важное значение для понимания исторических процессов, происходивших в Германии в 1815–1849 гг.

В советской историографии творчество Блоса косвенно изучал Степанов [28]. Он, в отличие от немецких исследователей, справедливо отметил, считает, что работа Блоса страдает излишней описательностью и довольно поверхностно показывает развитие революции в некоторых землях Германской империи (в частности, слабо освещен экономический аспект жизни рабочих и крестьян Силезии, Баварии, Верхнего Рейна).

Работа Вильгельма Блоса стала во многом эпохальной и значимой для молодого Советского государства, подтверждая легитимность революционной деятельности и власти. Его второе и наиболее полное издание вышло в 1922 г. и почти на 30 лет стало единственным произведением о революции в Германии в середине XIX в.

Следующим этапом в советской историографии стал выход в свет в 1953 г. двухтомного многообещающего труда «Революции 1848–1849 гг.» под общей редакцией профессора В.Ф. Потемкина и профессора А.и. Молока [26, 27], в котором рассматривается революционное движение в Европе середине XIX века в целом. Работа явилась следующим этапом в развитии изучения данного вопроса – до сего момента более компетентного исследования не вышло. Но оно отягчено чрезмерным засильем марксистско-ленинской методологии, трудов В.И. Ленина и И.В. Сталина и негативным отношением к царизму [27, с. 447].

Вильгельм Блос родился 5 октября 1849 г. в городе Вайнхайме (Бергштрассе), умер 6 июля 1927 г. в Штутгарте. Как политик, он придерживался социал-демократических взглядов. В 70-е гг. XIX в. примкнул к социал-демократической партии Германии. Блос известен, прежде всего, как редактор социал-демократической газеты и депутат рейхстага (1881–1918 гг.). Он придерживался мелкобуржуазных реформистских взглядов и скоро стал членом право-оппозиционной партии в политике. В 1918–1920-е гг. он был губернатором Вюртенберга и премьер-министром Рейхстага. Блос написал следующие исторические исследования: «Французская революция 1789 года», «Немецкая революция 1848–1849 гг.», «Взгляды социал-демократической партии 1914–1919 годов» [13, с. 124].

Книга Вильгельма Блоса «Германская революция» [11], опирается на богатый фактический и документальный материал, который автор собирал буквально «по следам» событий 1848–1849 гг. (например: Конституция Германской империи, прокламации Прусского короля, законы, письма) [см.: 1–6]. Всесторонне рассматривается жизнь Германии того периода: экономическая, политическая, даны описания Германского союза и стран, в него входящих, приводятся данные статистики населения, промышленности, с/х производства. [11, с. 56].

Сам В. Блос стоял на позициях развивающейся социал-демократии, а учение Маркса и Энгельса считал своей идеологической базой. Он разделял учение о исторических формациях, экономическом базисе и надстройке. Либерализм видел как политическую, но слабосильную линию, по его мнению буржуазный либерализм в своей борьбе ограничивался парламентской областью с этих позиций он и писал свой капитальный труд.

Новизна исследования определена тем, что данная работа является по сути дела первой попыткой научного анализа трудов В. Блоса о революции 1848 г. и ее сравнении с капитальной работой советской профессуры «Революции 1848–1849 гг. в Европе» [27]. Кроме того, новизна данной работы в использовании новых работы немецких историков по нашей проблематике на немецком языке.

Работа состоит из введения, четырех глав, и заключения. Структура работы подчинена проблемно-хронологическому принципу изучения темы и призвана наиболее полно раскрыть ее содержание.

1. Социально-экономическая и политическая жизнь Германии накануне революции 1815–1849 гг. в освещении Вильгельма Блоса

1.1 Складывания революционного настроения в Германии и Австро-Венгрии в оценке Вильгельма Блоса

Вильгельм Блос характеризует Германию после наполеоновских войн как преимущественно земледельческое государство. Население производило продукты, главным образом, для собственного потребления и лишь отчасти для ограниченного соседнего рынка – для какого-нибудь городка с мелкобуржуазным строем. Все это, по мнению немецкого исследователя, характеризует отсталость аграрного строя Германии, показывал отсталость аграрного и промышленного секторов экономики.

В. Блос в своей работе «Германская революция», особое место уделяет экономическому строю Германии. Он приводит некоторые цифры, которые составляют представление о соотношении различных групп населения. Приводим их и мы.

В Пруссии лишь 28% населения жило в городах. В Саксонии в 142 «городах» жило 34% населения. В Баварии на 100 городских жителей приходилось 578 сельских, в Вюртемберге – 400, в Бадене – 560 [11, с. 56].

Аграрный сектор Пруссии в 1849 год характеризуется низким уровнем урбанизации. Только 28% населения жило в городах, остальные занимались с/х и промышленностью, лишь отчасти производя продукты для ограниченного соседнего рынка, в основном лишь для собственного потребления, из-за плохого состояния (или полного отсутствия) путей сообщения, а сельское хозяйство не могло рассчитывать на отдаленные рынки. Громоздкие продукты сельского хозяйства не могли вынести дорогого гужевого транспорта. Поэтому-то рынок для них и составляли главным образом соседние города.

Данные статистики показывают, что во всех странах Германского союза основную часть населения составляли крестьяне – 85% [11, с. 26–29].

Все описания крестьянского быта перед 1848 г. свидетельствуют о страшной подавленности деревни. Тяжелый гнет налогов, невероятная тяжесть повинностей, множество неоплачиваемых работ (например, при постройке каждой дороги), бесконечные военные постои, конные службы при передвижении войск, причем подводы, забранные солдатами, нередко уже не возвращались обратно – все это чудовищной тяжестью давило на крестьянство. Несмотря на неописуемые усилия, на нескончаемый труд, голод был постоянным уделом земледельца, и крестьянство по необходимости обращалось к кустарным промыслам. К работе на скупщика. Средний уровень кустарных заработков – 2–3 крейцера (3–2 копейки) уже достаточно показывают, как беден, забит и угнетен был крестьян [11, с. 36].

Похожую ситуацию можно наблюдать в Австрии, но там крестьяне были настолько подавлены, что они безропотно несли ярмо, и почти не принимали участия в движении 1848 г., больше того, они скоро выступи против городского движения, и поспешили на помощь своим злейшим врагам.

Вильгельм Блос замечает, что императоры заботились только о нуждах дворянства, видя в них опору трона. Так, еще в 1808–1810 гг. прусское дворянство могло прогонять крестьян с земли, сносить их дворы и дома. В 1811 г. земледельцам и крестьянам было рекомендовано вступит в течении двухлетнего срока в добровольное соглашение относительно выкупа повинностей, барщины и т.д. в случае необходимости, особая королевская комиссия должна была принудительно привести это дело к концу. Крестьяне получал «свободу», отказавшись от третьей части земли, находившейся в их владении. В 1816 г. право крестьян на выкуп повинностей подверглось ограничению, а когда, наконец, за дело взялась королевская комиссия, оно пошло совсем медленно. С 1821 г. право выкупа было предоставлено лишь крупнейшим дворам, а на мелким, по-прежнему, оставалась барщина и другие повинности. Нельзя не заметить, что прусское аграрное законодательство старалось сохранить от феодального строя все, что только можно было спасти [11, с. 42].

Таким образом, в период с 1815 по 1848 гг. в провинциях Силезии, Пруссии, Саксонии появилось в общей сложности всего 70 582 наследственных собственников-крестьян. Лишь в 1845 г. в Саксонии и Силезии мелким крестьянам было предоставлено право выкупа.

Описывая положение крестьян в других немецких государствах, Блос отмечает, что оно было не лучше, а в некоторых даже хуже, чем в Пруссии. Правда в Австрии, например, крепостная зависимость была уничтожена уже в 1781–1782 гг., но эта реформа, проведенная Иосифом II, проведена была только на бумаге, т.к. феодальное дворянство Австрии умело отстаивать свои «благоприобретенные» права.

Только в Венгрии, благодаря раннему пробуждению там конституционной государственной жизни, положение вещей сложилось несколько иначе. Сословный сейм 1833 г. предложил существенные ограничения помещичьих прав. Он признал даже необходимость выкупа барщины и оброка. Но это постановление не получило утверждения правительства, т.к. оно боялось всякой радикальной реформы. Сейм все же не отказался от попыток реформирования и в 1839 г. сейму удалось провести постановление, разрешавшее выкупать крестьянские повинности по соглашению между сторонами. В 1840 г. перевес в сейме получила национально-венгерская оппозиция, в рядах которой находись почти все только дворяне. Несмотря на то, что сейм постановил, что крестьянам предоставляется право располагать впредь своими продуктами, не уплачивая особых налогов. Но на деле это никогда не соблюдалось и постановление осталось только на бумаге.

Блос, анализируя документы, показывает, что дворянство повсюду с необычайной настойчивостью противодействовало робким попыткам облегчить долю крестьянина. Поэтому в 1848 г. на плечах крестьянства все еще лежала огромная тяжесть средневековых феодальных повинностей. Крестьяне повсюду страдали от исключительного права помещиков на охоту, от помещичьих судов и барщин. Может быть, наибольшее негодование крестьян вызвала бесцеремонность господ, обнаружившаяся в законах об охоте. Дворянин в течение целых веков заставлял крестьянина выполнять для него дичь и безжалостно опустошал его поля. Крестьянин должен был безропотно переносить страшные потравы, производившиеся дичью, – иначе благородные господа не могли бы охотиться. Во многих местах, например, в Вюртемберге, лесным объездчикам предоставлялось право на месте преступления застрелить браконьера. Но браконьером считался даже крестьянин, оберегавший свои поля от потравы. Не менее жестоко расправлялись за лесные порубки, даже за сбор валежника. Ненависть против дворянства сделалась наследственной, традиционной ненавистью.

Блос приводит следующие цифры, которые дают ясное представление о положении дел. В 1836 г. в Пруссии проводилось следствие по 207478 уголовным делам, из них 150000, т.е. почти половина, – о пропаже леса, браконьерстве, сборе валежника. Во многих местах крестьяне в течении целых десятилетий вели борьбу из-за спорных угодий, повинностей и платежей. И если им, наконец, удавалось довести дело до общих судебных учреждений, они все же обыкновенно оставались ни с чем [11, с. 53].

Когда в 1848 г. над Германией пронеслось со стороны Франции веяние революции, сельское население во многих местах встряхнулось. Тот факт, что крестьяне не остались спокойными, напугал господствующие классы намного сильнее, чем движение в городах. Поэтому они обнаружили необыкновенную быстроту в удовлетворении требований крестьянства. И крестьяне до некоторой степени разделились с лежащими на них феодальными повинностями. Все это показывает неразвитость аграрного сектора из-за его скованности феодальными повинностями и другими платежами.

Обрабатывающая промышленность немецких земель сохранила те же черты средневекового строя, как и деревенская жизнь. В ремесле не обнаружилось никакого прогресса. Оно, во всем следуя прадедовскому методу, производило только для потребностей местного рынка, враждебное ко всяким теоретическим преобразованиям, сжатое, точно тисками, ограниченностью всех отношений внутри мелкого города [12, с. 45].

Опираясь на статистические данные, Блос в своей работе привел данные 1846 г. – в Пруссии насчитывалось в общей сложности 457365 мастеровых и самостоятельных предпринимателей, которые держали 384783 подмастерьев и учеников. Таким образом, мелкое ремесло представляло тогда еще очень крупную силу, а фабричные предприятия были очень мелкими [11, с. 61].

Хотя ремеслу все еще принадлежало преобладающее значение, в Германии, однако, не было недостатка во всевозможных зачатках капиталистического способа производства. Несмотря на всеобщее обеднение, в старых центрах торговли сохранились более или менее крупные капиталы. В XVIII в. мощным пособником капиталистического развития стал деспотизм с его ненасытной потребностью в деньгах на войска и двор, с его возрастающим налоговым бременем и увеличивающимися государственными займами. С его системой монополий и протекционизма.

Что касается Пруссии, меркантильная политика Гогенцоллернов достаточно известна – прусские налоги, акцизы и контрибуции всей тяжестью давили на крестьян и ремесленников. Львиная доля из выплачиваемых сумм попала и в карманы капиталистов, которые тогда восторженно поклонялись принципы «государственной помощи» [7, с. 68].

Но несмотря на энергичные накопления, немецкий капитализм все же стоял позади французского и, в особенности, английского. Ему было сужено противостоять подавляющей конкуренции европейским буржуа на своем собственном рыке. В его основе лежала домашняя промышленность и кустарные промыслы, перед которыми стушевывалась не только механическая фабрика, но и построенная на ручном труде мануфактура [11, 64].

Вильгельм Блос, описывая развитие промышленности в Силезии, Саксонии и Рейнской Пруссии, делает вывод, что в своем постепенном росте рейнско-вестфальская промышленность имела и положительные черты: разрушались цехи, постепенно (очень медленно) развивалось мануфактурное и фабричное производство, появлялись механические станки. Это отмечали многие исследователи, но Вильгельм Блос уделял этому вопросу особое внимание. Начиналось и рабочее движение. По его мнению, сложившиеся в Германии к 1848 г. условия не особенно благоприятствовали торговому и промышленному развитию страны [11, 65].

Соседние страны одна за другой воздвигали таможенные заставы против немецких товаров. Англия сделала невозможным ввоз леса и хлеба из Германии. Германия, раздробленная на множество государств, не могла настоять на том, чтобы иностранные государства предоставили сносные условия немецким купцам.

Раздробленная и бессильная Германия была открыта для подавляющей конкуренции иностранцев. В петиции, поданной Прусскому королю нижнерейнскими фабрикантами, так описывалось положение молодой буржуазии: «Все рынки Европы закрыты для наших товаров таможенными заставами, между тем, как все товары Европы находят в Германии открытый рынок» [16, с. 48].

Еще хуже для немецкой промышленности было то обстоятельство, что она не располагала сколько-нибудь широким внутренним рынком. Это отмечали многие исследователи, но В. Блос уделял этому вопросу особое внимание. Каждое из нескольких десятков немецких государств выдвигало собственные таможенные заставы и взимало особые пошлины с провозимых товаров. Больше того, даже в пределах одного государства сохраняли со средних веков особые права, привилегии, законодательство и особые пошлины.

Финансовое собрание уже в 1818 г. заставило Пруссию выступить в роли реформатора таможенной системы. В этом же, 1818 г., в Пруссии были уничтожены все внутренние таможни, вся Пруссия превратилась в единый рынок, но отгородилась таможенной линией от других немецких государств.

Для соседних немецких государств не оставалось другого выбора, как принять прусские таможенные пошлины и составить с Пруссией единое целое в торгово-промышленном отношении. Но они видели в то же время, что бы это стало первым шагом к признанию политического верховенства Пруссии, поэтому всеми силами отстаивали свою таможенную самостоятельность, как одну из основ политической самостоятельности. Но в конце концов династические соображения пошли на уступки перед финансовыми соображениями. Мелкие и средние государства одно за другим приняли прусский тариф и таможни между ними уничтожались, таможенная линия отходила все дальше и дальше. Так в 1834 г. возник Германский таможенный союз, который под конец охватывал 8 тысяч квадратных миль (12 874,75 км²) с 30-миллионным населения – почти всю Германию в современных размерах [16, с. 57].

Создание широкого внутреннего рынка для продуктов германской промышленности было крупным шагом вперед. Хотя про германскую промышленность еще было рано говорить, т. к. она представлена кустарным промыслами домашней промышленностью – самыми старыми и отсталыми формами капиталистического способа производства. Домашняя промышленность в Германии развивалась двумя главными способами. С одной стороны, капитал внедрялся в трещины цехов и потом разрушал обветшавшее здание так, чтобы отдельные ремесленники превратились в скупщиков-буржуа, а подавляющая масса – в наемных рабочих домашней промышленности. Но главным образом, капитал устремился в деревню, где его ожидала свобода от цеховых ограничений и рабочих рук крепостных крестьян [11, с. 70].

В Восточной Германии центрами капиталистического способа производства явились провинция Силезия и королевство Саксония. Льняное производство Германии даже в годы глубочайшего экономического упадка оставалось почти единственной отраслью производства, работавшей на экспорт. Постоянный спрос со стороны английских и голландских купцов обусловил быстрый расцвет селезского полотняного производства. В начале XVIII века 287 селезских местечек производили полотно на продажу. Производство его было делом исключительно деревенской домашней промышленности. Силезия в известных отношениях была классической страной восточно-прусского феодализма.

В королевстве Саксония первые зачатки капитализма относятся к эпохе Реформации. Её старейшим пристанищем было горное дело. Саксония уже в XVIII веке была экономически, а вместе с тем и интеллектуально, наиболее прогрессивной частью Германии.

Промышленность в Рейнской Пруссии отличалась более широким развитием, чем в Силезии или даже в Саксонии; она шла впереди этих стран и в том отношении, что с 1795 г. на нее распространилось раскрепощающее законодательство Французской революции. При господстве французов здесь наметился мощный подъем и расцвет промышленного производства, которая нашла сильную опору в близости Рейна, лучшего водного пути во всей Германии, близости моря и богатстве почвы минеральными сокровищами [16, с. 60].

В административных округах Аахена, Кельна и Дюссельдорфа были представлены хлопчатобумажная и шерстяная промышленность, чугунно-литейное, печатное, горное и красильное дело, производство машин, оружейная фабрика. Благодаря промышленности здесь сосредоточилось настолько плотное население, как ни в одном другом месте Германии. Таким образом, в своем постепенном росте рейнско-фестфальская крупная промышленность представляла пеструю картину различных форм капиталистического производства [11, с. 72].

Зачатки капиталистической промышленности и крепостное право в Германии стояли самой тесной связи. Но эти условия развивающегося немецкого капитализма вызвали массу стачек и забастовок на фабриках и заводах всей Германии. В. Блос пишет о возникновении в таких условиях рабочего вопроса, который уже к концу 20-х гг. XIX в., например, он впервые приводит следующие данные о стачечном движении: в Силезии в 1792, 1810, 1815, 1818 и 1836 годах; в Саксонии с 1795 г. редко какой год обходился без стачек и забастовок; рейнско-фестфальский округ обратил на себя внимание всей Германии стачками 1825, 1828, 1839 и 1848 гг. Рабочие протестовали против низкой заработной платы, длительного (до 17 часов) рабочего дня, антисанитарных условий труда и использования детского труда. Но правители раздробленной Германии не обращали внимания на жалобы рабочих.

Вильгельм Блос справедливо отмечает, что с 1786 г. ни разу не было пересмотрено законодательство в части удовлетворения требований рабочих. Лишь в январе 1842 г.появился указ, в первой статье которого содержалось предложение, чтобы дети моложе 12-летнего возраста не принимались на фабрики. Но этот закон носил половинчатый характер, т. к. уже вторая статья того же указа отменяла это предписание, предлагая в виде исключения принимать детей и 9-летнего возраста, если они перед этим в течении 3-х лет обучались в школе. Тот же указ определял рабочее время для детей – 10 часов.

Не лучше обстояло дело с организованной самопомощью рабочих. До 1848 г. рабочие потребительские общества, кассы взаимопомощи все еще оставались невозможными и повергались суровым гонениям правительства. Тем не менее, в 1842 г. в Вене книгопечатникам удалось устроить кассы взаимопомощи, а к 1842 г. – союз взаимопомощи. В домартовское время это был единственный зародыш рабочей организации, но именно только зародыш, т. к. в союзе очень видную роль играли владельцы типографий. Кроме того, книгопечатники составляли аристократию рабочего класса и их организация не имела никакого значения для массы.

В случаях обострения нужды на сцену выступала благотворительность – государственная и частная. Впрочем, последняя не пользовалась расположением правящих кругов и с ней мирились только в случаях крайней необходимости. Всего, в период с 1815 по 1846 гг. по всей Германии возникло 30 благотворительных союзов, но все они просуществовали менее года. Жизнеспособными оказались лишь союзы, возникшие в 1847 г. в период нужды, обостренной промышленным кризисом. Одни их них доставляли ремесленникам инструменты, материалы, оказывали финансовую помощь; другие раздавали бедным хлеб, соль, муку, устраивали столовые. Но и они не могли развить широкой деятельности, т.к. государство запретило частную инициативу.

Блос, опираясь на приведенный материал, делает важный вывод, который ранее не встречался в публикациях: эволюционный выход из домартовского положения стал невозможен, обвиняя в этом политику династических властей, старавшихся всеми путями сохранить существующее положение, была одним из первых ошибочных решений кайзеров и способствовала рождению недовольства среди населения Германии и появлению первых, еще совсем слабых, общественных организаций [11, с. 30–36].

1.2 Вильгельм Блос об условиях формирования предпосылок революции и движущих силах революции

Описывая положение Германии накануне революции, Блос выделяет следующие моменты: 1815 г. – разделение Германии на 39 государств, в том числе 4 вольных города, а также создание Германского Союза – организации обороны против враждебных вторжений.

Союзный Сейм, резиденция которого находилась во Франкфурте-на-Майне, был союзом монарха и правительств, а не народов. Он в первые два года своего существования сумел возбудить такое широкое недовольство, что в Германии отважились открыто протестовать против господствующей системы. Уже огромное разочарование, наступившее вслед за войной за свободу монархов, породило всеобщее раздражение, а теперь присоединились новые поводы к недовольству, а революция пустила свои корни задолго до 1848 г. [11, 47].

Вильгельм Блос, из всех условий формирования предпосылок революции, особо подчеркивал роль возросшего сознания в германском обществе. Например, в Пруссии по окончании войны 1815 г., наметились зачатки конституционный партии. Она ухватилась за известный королевский указ от 2 мая 1815 г., в котором под гнетом нужды прусскому народу было обещано национальное представительство из земских чинов различных провинций. Кроме того, в эпоху «Тугенбунда» («Союза добродетели»), прусский народ проникся некоторой самостоятельностью и самосознанием, чем и обуславливался этот энтузиазм. Обнаруженный в борьбе против Наполеона. Народ уповал, что эта борьба создаст для него лучший политический строй. Но Священный Союз принес с собой полное разочарование, и тогда-то опять вспомнили об указе 1815 г. Фридрих-Вильгельм III вырази неудовольствие по поводу адресов, которые требовал ускорение дела конституционного устройства, он заявил. Что сам определит надлежащий момент для введения народного правительства [17, с. 112].

Точно так же в основных чертах сложились общественные отношения и в мелких государствах Германии. После свержения Наполеона крупные государства увеличивались за счет мелких. Из опасений, которые испытывали монархи мелких государств, они октроировали своим подданным конституции (в Нассау в 1814 г., в Веймаре в 1816 г., в Баварии и Бадене в 1818 г.). Тем не менее, Конституции не удовлетворили стремления народа к свободе. Более всего это выразилось в движении прогрессивной части общества – студенчества. Организовывались студенческие корпорации. Которые не были чужды политическим тенденциям и пользовались поддержкой и руководством отдельных либеральных ученых и профессоров. Союзный Сейм всеми своими силами обрушился на студенческие корпорации, многие студенты было арестованы и осуждены к тяжким наказаниям лишь за то, что они носили золотую ленточку – символ стремлений к объединению Германии [11, с. 52].

За пределами Германии революционные бури прокатывались над Испанией, Италией, Грецией и Южной Америкой. Германия же, казалось, вступила в царство длительного застоя. Однако пружины экономического развития не прекращали своей деятельности, и некоторые преграды сношениям, разделявшие немцев, были разрушены. Известный экономист Фридрих Лист, подвергавшийся бесконечным преследованиям, выступил с идеей таможенного объединения Германии и привлек на свою сторону некоторых франкфуртских торговцев. Агитация в пользу этой идеи все разрасталась и в 1831 г. она получила частичное осуществление. Массен, прусский министр финансов заключил договор о таможенном союзе между Пруссией, Иссеном и Ангальпом; в 1834 г. договор разросся в прусско-германский таможенный союз. Эта реформа уничтожила, по крайней мере, одно из последствий печальной раздробленности Германии на карликовые государства, оживила торговые отношения, и, разумеется, не осталась без влияния на политическое развитие 39 германских государств. Как справедливо отмечал В. Блос, таможенный союз был очень важным для Германии и стал одной из предпосылок революции 1848 г. В некоторых пунктах Германии народы обрели мужество выступить с политическими требованиями, в мелких государствах произошли «маленькие» революции, оставившие за собой более или менее значимые следы [11, с. 57].

Конституционное устройство способствовало пробуждению в народе сравнительно свободного, оппозиционного настроения. Оно пустило прочные корни в средних и низших классах Южной Германии, и на первых порах развивалось, не ослабляемое классовыми противоречиями. Стало выходить множество либеральных и демократических газет, особенно в Бадене, Гессене, Вюртемберге, Баварии и Рейнском Пфальце. Либерализм проявляется в очень резких, необузданных формах. Но уже во второй половине 1830-х гг. Союзный Сейм оправился от замешательства, начались гонения на либеральные газеты, и спустя несколько месяцев их вообще не стало. В каком положении оказалась пресса, может показать один пример – постановление Союзного Сейма, направленное против так называемой «Молодой гвардии»: по доносу Вольфганга Менцеля, Сейм воспретил все сочинения Гейне, Лаубе, Гуунова, Мундта, как уже явившиеся, так и имеющееся явиться. Несмотря на это, названные писатели, все же находили дорогу к публике, и вообще контрабандный ввоз запрещенных сочинений из-за границы получил систематический характер [11, с. 38, 41].

Народ в это время не обнаруживала особенного участия к судьбам прессы и поэтому, без особого возбуждения, наблюдал насилие Союзного Сейма. Но буржуазный либерализм повысил в палатах свой голос против подавления печати, в Германии началась активная агитация, во главе которой встали многие литераторы.

Блос отмечает, что к началу 30-х гг. XIX в. Союзный Сейм почувствовал революцию в самых осязательных формах, поэтому в июне 1832 г. он издал закон под названием «Шесть ортодоксов», ограничивавшие полномочия народного представительства в отдельных государствах и сузили воздействие правового поля конституций и их применение. Конституционная жизнь теперь свелась к жалким крупицам. За «шестью ортодоксами» последовало множество других постановлений, повсюду вводившие цензуру, запрет во всей Германии политических союзов и собраний, университеты поставлены под строгий надзор, наказаниям подвергались как за «преступления» – за все адреса, протесты и петиции, направленные против этих постановлений. Тюрьмы переполнились людьми [11, с. 60].

При всех этих вопиющих насилиях народ, выросший в приниженности и забитый, оставался совершенно спокойным, что исследователь немецкого движения объясняет тем, что народ еще не научился интересоваться общественными вопросами. Но радикальные предстатели буржуазного либерализма, осколки студенческих корпораций, эмигранты, поселившиеся около границ, и польские изгнанники решились действовать. На месте «Закрытого союза печати» был организован «Тайный патриотический союз», члены которого постановили, что «германская революция» должна разразиться 3 марта 1833 г.; начало ее должно было разыграться в самой резиденции Союзного Сейма. Но не смотря на отвагу, дело было подготовлено плохо и неудача была неизбежна – нашлись предатели, и полиция заблаговременно узнала о приготовлениях. 3 марта около 60-ти человек заговорщиков напали во Франкфурте на главный караул и на полицейскую стражу; в горячей схватке с обеих сторон были убитые и раненые. Но народ Франкфурта отнесся к предприятию безучастно. И заговорщики Франкфурта были быстро рассеяны или схвачены. Т.о., это был провал тайной деятельности либеральной интеллигенции [11, 72].

Другой пример преследования властями либерализма был дело Вейдинга, вождя гессенских либералов. В 1837 г. пастор и ректор по должности, Вейдинг был фанатически предан империи и императору и питал сильную ненависть французской революции. Но в то же время это был человек с развитым правовым сознанием. Из вождей южно-германского движения не эмигрировавших или оставшихся на свободе, только он не прятался и энергично продолжал тайную агитацию, когда Союзный Сейм сделал открытую агитацию невозможной. В тайных обществах, при посредстве тайных листовок, он старался раздуть деятельный протест против постыдного господства произвола. Когда Вейдинг был арестован, его обвинили во всех смертных грехах и приговорили к смертной казни.

Студенческие организации в Пруссии по-прежнему считались ответственными за все возможные заговоры. Поэтому берлинский суд вынес 39 смертных приговоров членам этих корпораций. Правда, ни один из них не был приведен в исполнение, но многие молодые люди были посажены в тюрьму.

В 1840 г. скончался Фридрих-Вильгельм III. Его преемником стал его старший сын Фридрих-Вильгельм IV. Как это обычно бывает, либеральные элементы возлагали величайшие упования на смену царствований, но все надежды оказались ошибочными – понимание требований современности оставались чуждыми Фридриху-Вильгельму IV.

Вопрос о конституции тотчас снова всплыл наружу. Фридрих-Вильгельм IV дал амнистию всем политическим осужденным, но он не хотел и слышать об исполнении указа от 22 мая 1815 г. Сословия Кенигсберга и Познани, а также город Бреславль, одно за другим требовали введения обещанного народного представительства. Король заявил, что обещание отца для него не обязательны, да и помимо того, Фридрих-Вильгельм III, учредив собрание сословий в провинциях, уже в 1823 г. уже исполнил то, что подобало исполнить [11, с. 72–79].

Блос охарактеризовал ландтаги как жалкую пародию народного представительства – они наполовину были составлены из крупных землевладельцев, на треть из представительств городов и на одну шестую из крестьян. Правительство могло созывать их по мере надобности. Заседания проходили при закрытых дверях под председательством «маршала», назначаемого правительством, который имел право по произволу приостанавливать прения по всякому неприятному вопросу, лишить слова всякого представителя. Обо всех предложениях, вносимых правительством, сословия могли заявить только свое мнение, ни для кого не обязательное. Решающий голос, и то при условии утверждения решений королем, принадлежал им исключительно в местных делах, как например, устройство исправительных и каторжных тюрем, организация страхования от огня, постройка больниц для душевнобольных или глухонемых и т.д. Конечно, никто не мог бы признать учреждение этих провинциальных ландтагов исполнением обещаний 1815 г. [20, с. 57].

В первое время по восшествии Фридриха-Вильгельма IV цензурные строгости подверглись некоторому смягчению. Но потом они снова усилились, т. к. пресса позволила себе критиковать правительство. В ответ было запрещено даже перепечатать указ от 22 мая 1815 г. и мн. другое; запрещение распространялось на множество периодических изданий и книг. Освободилось от цензуры лишь около 20 печатных листов. Исчезло всякое подобие свободного выражения мнений. Блос считает, что этим «вера была поставлена выше науки» [11, с. 83].

Французская революция разбила те оковы для развития производства, которые сохранились от средних веков. Она создала строй, давший современному капитализму возможность развития. Конкуренция стала мощным фактором экономической жизни: действуя совместно с общественным разделением труда, пробудила к жизни множество сил, которые до того времени находились в состоянии покоя. Жажда лучшего строя и освобождения от гнетущего ига Германского союза охватила многочисленные корпорации, общины и союзы [26, с. 427].

В 1844 г. во многих немецких городах возникли немецко-капиталистические общины, одновременно с ними протестанты организовали евангелические свободные общины. Общины эти служили выражением протеста против официальных религий и официальной церковности, т.е. борьба за религиозную свободу скоро приобрела политический характер и развилась в борьбу либерализма против всеподавляющей государственной власти [11, с. 78].

Акции протеста и организации тайных обществ постепенно захватили и низшие слои. Рабочие в самой Германии не могло развить свое классовое самосознание, то, когда они переселялись в Швейцарию, Францию или Англию, перед ними открывался совершенно другой мир; в Швейцарии они встречались с немецкими эмигрантами, которые создавали революционные произведения и переправляли их в Германию контрабандным путем. Таким образом, странствующие немецкие знакомились с социализмом и жадно впитывали его идеи. Скоро некоторые социалистические идеи и представления перешли в Германию и заявили о своем существовании.

Нищета промышленного пролетариата в 40-х гг. XIX в. служила страшной по своей яркости иллюстрацией для социалистических теорий. Ускоряющийся темп развития обострял общественные противоречия. Крупное производство начало создавать современные большие горла. Теснить ремесло, пролагать широкую пропасть между ничтожным количеством богачей и подавляющей массой бедняков, и в то же время разрушать мелкобуржуазные формы жизни, раньше безраздельно господствовавшие в городах. В деревне все дальше раскидывал сети феодальное крупоне землевладение, которое продолжало экспроприацию мелких собственников. Поскольку законы о выкупе и регулировании не распространялись на них, а те рабочие силы, в которых нуждалось крупное землевладение, оно прикрепляло к земле феодальными путами. Так сложился деревенский пролетариат, подавленный и беспомощный. В городах, где начала пускать корни крупная промышленность, за ним шествовал пауперизм и массовая бедность, со всеми сопровождающими ее явлениями [11, с. 86].

Невыносимый гнет тяготел и над рабочими крупный промышленности. Правила внутреннего распорядка на фабриках порабощали их с деспотической силой – не довольствуясь простым понижением заработной платы, предприниматели старались урвать с них сколько возможно и с этой целью расставляли всевозможные сети: штрафы, расплата товарами, – практиковались почти на всех фабриках. Практика применения труда женщин и малолетних все разрасталась. И промышленный пролетариат, и разрушающееся ремесло одинаково страдали от возрастающей жилищной нужды [21, с. 246–247].

Правительство спокойно смотрело на то, как нищета все подтачивает кругом; благочестивые люди говорили, что это – посланное небом испытание; господствующим классам не до чего не было дала.

Беспредельная, беспомощная нищета, усугублявшаяся бедствиями – голод 1844 г. в Силезии, тиф в Силезии в 1847–1848 гг.; неурожай 1844 г. в Праге; 1845–1846 гг. – экономический кризис; 1847 г. – «картофельная» война в Берлине (неурожай); 1847 г. – неурожай в Австрии, должны были привести к социальному взрыву. И действительно, катастрофа разразилась: июнь 1844 г., зима 1847–1848 гг. – восстание ткачей в Силезии; 1846 г. – восстание в Богемии, 1844 г. – восстание рабочих в Праге; 1845, 1846, 1847 гг. – восстания в Австрии. Восстания были локальны, но ярко продемонстрировали расстановку сил. В восстаниях участвовали не только рабочие, повсюду восстания были поддержаны студенчеством. Учащаяся молодежь боролась с невероятными лишениями, которые достигли крайней степени накануне мартовских дней.

Роль катализатора сыграл «Манифест коммунистической партии», напитанный К. Марксом и Ф. Энгельсом в феврале 1848 г., накануне революции, в котором блеснула заря нового миросозерцания, поставившая своей задачей освобождение пролетариата от его нужды, целью провозгласило освобождение рабочего класса от рабства при помощи превращения средств производства в общественную собственность [11, с. 63].

Таким образом, в конечном итоге в Германском союзе накопилось в скрытом состоянии множество сил, – отчасти они уже начали проявляться, – которые нуждались только в толчке, чтобы привести к перевороту [11, с. 75].

Таким образом, Вильгельм Блос показывает, что усиление реакционной политики правящих кругов послужило причиной недовольства широких масс населения и привели к революции 1848–1849 гг. Характеризуя движущие силы, В. Блос большое внимание уделяет частным описаниям фабрик, условий жизни рабочих, приводит многочисленные примеры, которые подтверждают вышеперечисленное в этой главе. Он считает, что кроме нищеты рабочих и студентов, помимо реакционной политики большую роль в недовольствах сыграли природные условия; которым помогли экономические условия.

Все это, плюс реакционность политики правящих кругов Германии, которая привела к нищете широких слоев населения, послужили предпосылками и катализаторами революции 1848 г. в Германии [11, с. 81].

2. Трактовка революционных событий 1848–1849 гг. в работе Вильгельма Блоса

2.1 Революционные события начального этапа в работе Вильгельма Блоса

Блос отмечает, что в конце 1847 г. вся территория Германского Союза была подвижна. В одних местах волновались голодающие рабочие, в других, – задавленные и измученные крестьяне. Но этого мало – изменилась и вся политическая атмосфера. Народы Центральной Европы вступали в 1848 г. с какими-то неопределенными ожидании. Настроение в Германии было напряженное. Блос отмечает, что у всех было неопределенное предчувствие неотвратимо надвигающихся событий. Всеми в это время владело предчувствие, что предстоит нечто великое, неопределенное, ужасное. «Верхи общества» смотрели на будущее со страхом, мещане – с озабоченностью, а те, кому было нечего терять, – отчасти с надеждами, отчасти равнодушно. Подобно раскату грома, напряженную атмосферу Германии пронизало известие, что 26 февраля 1848 в Париже низвергнут король Луи-Филипп – это стало катализатором начала движения в напряженной Германии [11, с. 80–87].

На юге Германии наблюдалось больше проблесков политической жизни, чем на севере, потому что в отдельных южно-германских государствах конституционализм пустил крепкие корни. В Бадене политическая жизнь развивалась всего энергичней, в палате сформировалась сильная оппозиция [11, с. 80]. Когда по Рейнской области распространилась весть о падении июльской монархии, это произвело такое действие, как будто молния ударила в бочку с порохом. Там еще сохранялись самые живые воспоминания о Великой французской революции, движение разрасталось со стихийной силой и так быстро прокатывалось через отдельные государства, что союзному сейму, заседавшему во Франкфурте-на-Майне, стало страшно перед громом народного духа, сбрасывающего оковы, во главе которого движения либеральная буржуазия. Стремление народа к свободе выразилась в тысяче различных желаний и требований. Лидеры либерализма выделили из желаний те, которые представлялись целесообразными для них, и, опираясь на народные массы, предъявили «требованиями народа» монархам. Это объясняет, почему во многих адресах и петициях мартовских дней нашли себе место почти только одни требования либеральной партии, выраженные с большей или меньшей решительностью, в зависимости от различия в оттенках либерализма. Масса восторженно заявляла о своем сочувствии этим требованиям; она полагала, что с их удовлетворением революция еще не достигнет своего завершения; она жила туманной надеждой, что движение должно, наконец, достигнуть до такого пункта, когда можно будет положить конец ее бедности и нужде [11, с, 93–94].

Во время мартовских бурь впереди шел маленький город Баден. Географической положение, конституция, а также темперамент его населения уже давно пробудили его к сравнительно богатой содержанием политической жизни. Движение из Бадена легко перешло в соседний Вюртемберг, где не было недостатка в поводах для недовольства, далее последовали Штутгарт и Швабия. Пришли в брожение крестьянские массы в деревне увидев, что они могут сбросить с себя феодальные повинности. Крестьянские пожары охватили Баден, Оденвальд и Таубенгрунд, и Вюртемберг. В огонь летели феодальные документы, книги для записи рент и долгов. Оттуда движение перекинулось на Саксонию, где уже в то время работали либеральные и радикальные партийные организации [11, с. 95, 97, 104].

Панический страх охватил собственников и привилегированных, которые боялись социальной революции, которую уж никак не удовольствуешь одними «требованиями народа», сформулированными буржуазным либерализмом. Этим Блос и объясняет первую сговорчивость дворянства – соединившись с либеральной буржуазией, они поспешили удовлетворить крестьян. Ведь если начинают бунтовать консервативные крестьяне, в котором хотят видеть оплот против всех революционных стремлений, тогда и либеральному мещанству кажется, что скоро пробьет последний час его безмятежного существования [11, с. 97].

Буржуа, рабочие и крестьяне во время мартовского движения общими силами вынудили у господствующих властей удовлетворение народных требований. Как только крестьяне освободились от феодальных повинностей, они впали в свою обычную бездеятельность и апатию. Лишь в сравнительно редких случаях рабочие воспользовались мартовскими днями для предъявления своих специальных требований. Буржуазия, как только увидела пролетариат на арене борьбы, испугавшись социальной революции, соединилась с господствующими властями, против которых она только что вела борьбу, и таким образом, как будет сказано ниже, нанесла смертельный удар почти всем завоеваниям великого движения [11, с. 107].

5 марта 1848 г. в Гейдельберге состоялось собрание, на которое из Южной Германии прибыл 51 человек. Среди них был цвет либерально – и конституционно-настроенной буржуазии. Принятая прокламация характеризовала их как революционное правительство. Оно назначило комитет из семи лиц для исполнения своих постановлений, в который вошли Генрих фон-Гагерн, Велькер, Ицштейн, Ремер, Биндинг, Штедтман и Виллих. 12 марта 1848 г. «Комитет семи» разослал приглашения собраться 30 марта в Франкфурте-на-Майне и обсудить основные вопросы нового устройства Германии. Приглашение было адресовано ко всем лицам, которые в то время или раньше состояли членами земских чинов или участвовали в законодательных собраниях всех германских государств. Включая сюда Пруссию, Познань и Шлезвиг [11, с. 109].

Подавляюща масса народа приветствовала гейдельбергские постановления и ожидала от проектированного собрания всяческих благ. Только немногие дальновидные люди уже тогда поняли, что народ передает решающий голос собранию, которое должно было дать подавляющее большинство робкому либерализму или реакционным элементам. Немцы были уверены, что они в самом деле достигли свободы и не думали о том, что самая трудная задача все еще не нашла разрешения, что необходимо поставить только что завоеванную «свободу на устойчивое основание и отлить ее в современную прочную форму» [11, с. 109].

Движение было лишено того единства, которое придавало бы ему мощную силу; на сцену выступили тысячи различных локальных и провинциальных интересов. Движение охватило почти все государства Германского Союза, за исключением двух великих держав – Австрии и Пруссии.

В Австрии, когда пришли возбуждающие известия из Парижа и областей Германского Союза, венцы разом почувствовали в себе политиков. Глухое брожение началось среди рабочих, крестьян, студентов и других элементов, бюрократов охватил ужас [11, с. 111–114].

К императору Фердинанду I с адресом обратился Австрийский Промышленный Союз, требовавший, чтобы Австрия шла вместе со всей Германией, и выражал уверенность в том, что «система» будет изменена. Придворная камарилья показала вид, что она оказала венцам милость, приняв адрес для передачи императору [11, с. 114–115]. Но, начавшись, адресация прогрессировала и развивалась. Буржуазия рискнула выступить, и горожане составили второй адрес; к движению примкнуло студенчество Вены. Среди тысяч подписавшихся были высшие чиновники, крупные капиталисты, купцы. Это произвело при дворе впечатление. Адрес был передан комитету сейма для внесения на обсуждение сейма. 13 марта возле Дома сословий, где собрался растерянный Сейм, собрались горожане, также не имевшие дальнейшего плана действия. В замешательстве был и Государственный совет. На площади модой демократ доктор Фишгоф провозгласил «ура» в честь свободы. В ответ раздались возгласы: «свобода печати!», «конституция!», «министров к ответственности!» и т.д. Возбужденная топа ринулась в Дом сословий, студенты захватили председателя ландтага, который передал их требования императору [11, с 115–117].

С утра в столице Австрии началось сосредоточение войск (пехота, кавалерия и артиллерия), главнокомандующим был назначен эрцгерцог Альбрехт. Войска двинулись к Дому сословий, чтобы разогнать толпу. В ответ на брошенные булыжники грянули выстрелы, убившие пять человек, кавалерия гнала толпу по соседним улицам. Начались уличные схватки и попытки сооружения баррикад. В общем, уличные потери достигли 50 человек, в основном безоружных и женщины. Толпа рвалась к дворцу, который охраняло лишь четыре тысячи человек.

Депутации горожан, прибывающие во дворец, требовали отставки Меттерниха, на что растерянный двор согласился. Примером компромисса было решение императора Фердинанда не стрелять в граждан: «Понимаете, я стрелять не позволю!». С этим из венского дворца исчезли все воинственные эрцгерцоги. Последовали уступки: студентам разрешили вооружиться, граждане вошли в состав городского ополчения, оружие получали из государственного арсенала [11, с. 117–119].

Таким образом «благодушные» венцы сравнительно малыми жертвами стряхнули с себя иго «системы» Меттерниха со всеми ее носителями. Но в первый же день революции в Вене со всей остротой проявились классовые противоречия. Зажиточные граждане центрального города, которые окружали Дом сословий и дворец, вооружились не только для защиты добытых уступок, но и для того, чтобы поддерживать «порядок», т.е. смирять в предместьях пролетариат. 13 марта, когда по предместьям разнеслась весть о восстании в городе, на город двинулись толпы рабочих, готовых к борьбе. Но перед ними были закрыты ворота. Рабочие вернулись в предместья и начали громить дома фабрикантов, выводить и строя машины на фабриках, опрокидывать и поджигали газовые фонари. Были подожжены самые ненавистные рабочим таможни (например, в Мариагильфе). Попытки восстановить порядок с помощью солдат провалились. Правительство стремилось расширить пропасть между рабочими и буржуазией и поэтому предоставило городскому ополчению подавление беспорядков в предместьях, несколько сот рабочих было арестовано [11, с. 119–120].

Двор предпринял попытку ликвидировать уступки народу: в три часа вечера 13 марта вышла прокламация «В видах восстановления спокойствия Император решил возложить на фельдмаршала-лейтенанта князя Виндишгреца все необходимые полномочия и подчинить ему все гражданстве и военные власти». Это спровоцировало венцев сплотиться в общем негодовании, началась подготовка к вооруженной борьбе, у дворца собрались толпы, требовавшие свобод. Ночью столица была объявлена на осадном положении. Борьба становилась неизбежной и не видя иного выхода, император Фердинанд решил «даровать» народу свободы без кровопролития. Народ с восторгом приветствовал его криками: «Виват императору Фердинанду, который не позволил стрелять!». Все сплошь блаженствовало и ликовало [21, с. 320].

Далее волна революционных настроений перекинулась в Италию, где движение приняло форму национально-освободительного движения. Веяние революции пронеслось через итальянский полуостров от Сицилии до подошвы Альп. Следующим этапом движения должна была стать Пруссия.

Блос, основываясь на учение Маркса, охарактеризовал Пруссию как «царство военщины, непоколебимое по своей прочности». Военный бюджет государства составлял 22 миллиона талеров из 51 миллиона. Чиновники управляли всем, либерализм был труслив, а масса народа казалась безразличной. Но влияние французской революции скоро обнаружилось и в рейнской области Пруссии. В них жило благодарное воспоминание о перевороте девяностых годов XVIII века, который принес с собой для рейнской области освобождение от клерикальных правительств и современное французское законодательство [11, с. 125].

Берлинское население также было возбужденно: известия из Франции, Южной и Центральной Германии не могли не произвести глубокого впечатления и в прусской столице, по городу ходили всевозможные слухи. Начались военные приготовления в столице, что лишь увеличивало возбуждение [11, с. 126–127].

6 марта 1848 г. король Фридрих-Вильгельм IV распустил «комитет сословий» – учреждение непопулярное, т.к. при нем можно было не созывать ландтага. Вечером в Тиргартене под «палатками» состоялось первое народное собрание, где были сформулированы «требования народа»: свобода печати, свобода слова, политическая амнистия, неограниченная свобода собраний и организации союзов, политическое равноправие граждан, суды присяжных и независимость судей, уменьшение численности армии, общегерманское правительство и создание единого ландтага. Была выбрана депутация для передачи лично королю Фридриху-Вильгельму IV. Собрания под палатками набирали оборот. Ходили всевозможные слухи. Полицейские власти молча сносили собрания под палатками, хоть они и были запрещены законом от 1832 года [11, с. 128–131].

13 марта Берлина достигли вести из Кельна о народном движении, после чего события последовали одно за другим. Начались стычки с армией. Стремясь не допустить худшего разворота события, 14 марта король Фридрихом-Вильгельм IV принял городских гласных с адресом, на котором он объявил: «Когда все кругом кипит в целом мире, нельзя ожидать, чтобы в Берлине температура была ниже точки замерзания», он обещал подумать над предложениями и пообещал созвать 27 апреля 1848 г. Соединенный ландтаг, «и тогда все будет решено» [11, с. 132].

Указ не произвел на массы никакого впечатления, а вести о венских событиях, свержении Меттерниха и победе народа, привели к возобновлению 15 марта стычек с войсками. Вечером дворцовая площадь переполнилась, но пехота штыками и прикладами рассеяла толпу по окрестным улицам. Среди народа оказались и вооруженные, на выстрелы из толпы войска ответили огнем, убив и ранив несколько человек. Этим были упущены попытки поиска компромисса. Блос прямо обвиняет в этом правительство: «юнкеры хотели сражаться», хотя забывает, что народ тоже страстно стремился к борьбе. 16 марта войска расстреляли собрание у дворцовых ворот, погибло 18, ранено около 160 человек. Кровопролитие заставило берлинца вскипеть от ярости. Стало ясно – гражданская катастрофа неизбежна [11, с. 132–134].

17 марта состоялись собрания граждан, было решено мирной демонстрацией наАЅ2АЅ20шs чO(ѕ2аЅ2
аЅ2 r~xFF0FF
0FFеланий». Эта новость привела всех в бурный восторг, который дошел до крайних пределов: все было достигнуто без кровопролития. «Народ повалил на улицы. На площади перед дворцом собрались граждане, король с балкона махал платком, после чего он удалился» [11, с. 138].

Но в три часа наступил неожиданный поворот, хотя некоторые современные авторы говорят о провокации [8, с. 35]. В толпе перед дворцом началось смятение по поводу флага – какой поднимать народу: монарший или «гражданский». На площадь были выведены драгуны. Толпа была спокойна и корпус приготовился к отходу, но посыпались оскорбительные крики, они обнажили сабли и разогнали толпу. Возбуждение и гнев охватывает город. На улицах началось стремительное сооружение баррикад. Горожане и студенты брали в руки оружие, начались уличные схватки, обе стороны применяли стрелковое оружие, в том числе артиллерию. Войска из пригорода не могли попасть в забаррикадированный город. С наступлением ночи бои развернулись с большим ожесточением. Город был в дыму и огне. К миру призывали в те дни многие, но их уже не слышали – у всех была вера в победу. Лозунг: «Недоразумение! Король желает добра!» не оказывал действия. В. Блос характеризует происходящее, как «обычные явления для гражданских войн». Важное замечание он делает по поводу вопроса, на чьей стороне была бы победа, если бы борьба продолжалась, он говорит: «это, по существу, бесплодное дело. Если бы двор был уверен в своей победе, он так быстро не пошел бы на уступки» [11, с. 140–141, 144, 147].

В Берлине того времени было около 400 тысяч жителей. Часть, занятая войсками, составляла всего лишь несколько центральных кварталов. Но в рабочие кварталы (Фойтланд), хорошо вооруженные и забаррикадированные и где следовало ожидать самое ожесточенное сопротивление, войска не моги подойти. Войска были истощены и не могли бы расчистить весть город, сообщения с внешним миром почти не было, поэтому двор решил пойти на уступки демократическим силам [11, с. 147].

19 марта король удовлетворил требование создать гражданское ополчение, вооруженное из арсенала и оно уже к вечеру стало на караул у дворца. Уже 20 марта распущен старый кабинет министров. Апогея ликование достигло 21 марта с выходом прокламации короля, в которой, в частности, говорилось: «К германской нации! С нынешним днем для вас открывается новая славная эра. Впредь вы будете опять составлять великую нацию в сердце Европы, свободную и сильную. Фридрих-Вильгельм IV Прусский, уповая на ваше героическое содействие и ваше духовное возрождение, в интересах спасения Германии стал во главе общего отечества. Уже сегодня вы увидите его на коне посреди вас, украшенного искони чтимыми цветами германской нации. Да поможет всевышний конституционному монарху, вождю своего германского народа, новому королю свободной, возрожденной нации!». Своим соратникам он грустно объявил: «отныне Пруссия растворяется в Германии!» и 20 марта король покинул Берлин [11, с. 150–152].

21 марта вышла прокламация короля, в которой обещалось созвать Ландтаг 2 апреля 1848 г. с общим собранием сословий. Будет создано общегерманское национальное войско и объявление иностранным державам о нейтралитете Германии. Далее в документе говорилось о введении нового конституционного устройства с ответственными министрами, гласное и устное судопроизводство по всем уголовным делам, опирающееся на приговоры присяжных, равные политические права для всех вероисповеданий и «воистину национальное либеральное правительство могут создать и укрепить прочное внутреннее единство». 22 марта вышло дополнение, в котором обещалось внести в ландтаг национальный избирательный закон, который устанавливает прямые выборы, законопроекты о гарантиях прав личной свободы, свободы союзов и собраний, о гражданском ополчении, об ответственности министров, о независимости судей, об уничтожении помещичьих судов и полицейской власть помещика. Новое войско должно будет нести верность конституции. Крестьянам обещалось уничтожить ненавистную вотчинную полицию и подсудность помещикам, что было сделано для предотвращения отголосков революции в деревне. Таким образом, обещания короля были вполне либеральны и удовлетворяли демократические круги [11, с. 153–154].

События в Берлине оказали огромное влияние как на Пруссию, так и на всю Германию. Начались возвеличивания мартовских бойцов в речах и гимнах. В некоторых прусских городах вспыхнули мятежи. Крестьяне, особенно в Силезии, тоже начали волноваться, но их требования юнкеры поспешили удовлетворить.

Отголоском прусской революции было восстание Шлезвиг-Голштинии и временное отделение ее от Дании, у них появилась надежда на помощь Пруссии против возможной войны с Данией, которая ей была обещана [11, с. 157–158–158].

2.2 Вильгельм Блос о «послемартовских» в Пруссии и Австро-Венгрии

Победа берлинского народа заключалась в том, что 19 марта 1847 г. королевским войскам пришлось удалиться из прусской столицы. Казалось, сами граждане теперь граждане стали господами прусского военного государства. Но уже 27 марта 14 тысяч граждан подписались под требованием возвращения войска [11, с. 197].

В Берлине пробудилась живая политическая жизнь: газеты пользовались новой свободой печати, стены пестрели политическими прокламациями, возникали союзы и клубы. Например, «демократический клуб», имевший своей целью сохранение мартовских завоеваний, объединил буржуазную демократию, президентом был избран асессор Юнг, членами клуба были Гельд, Эйхлер, Г.Б. Оппенгейм и др. В «конституционном клубе» объединилась буржуазия, для которых, по мнению Блоса, важным была «гражданская свобода, неотделимая от филистерского порядка». Президентом был Летте, который позднее примкнул к Гагерну. В своих трудах Летте заботился о том, чтобы прибыль капиталиста не потерпела никакого ущерба [11, с. 200].

Среди этих течений вдруг возник крайне неудобный рабочий вопрос. Рабочие предъявляли свои требования к новому порядку вещей. Собственники постарались уговорить их воздержаться от всякого участия в общественных делах, но это не произвело на рабочих никакого впечатления. В воскресенье 26 марта двадцатитысячная толпа народа собралась на площади у Шепенгаузких ворот. Они требовали повышения заработной платы и сокращения рабочего времени. Собрание выдвинуло социальные требования: 1) министерство труда, оставленное из предпринимателей и рабочих; 2) сокращение численности постоянного войска; 3) народное образование; 4) признание инвалидов труда; 5) удешевление правительства; 6) созыв нового ландтага на основе прямых выборов со всеобщим правом участвовать в выборах и быть избранным. В данном случае важно, что рабочие впервые заявили о себе как о политической силе со своими требованиями [11, с. 200–202].

Это застигло буржуазию и либералов врасплох и вынудило принимать меры. Городское управление было вынуждено заняться изысканием мер по помощи нуждающимся и безработным пролетариям. Частная благотворительность, сборы пожертвований, раздача марок на хлеб и суп. Скоро магистрат предпринял сооружение каналов и земляные работы для занятия масс безработных и голодных, наводнивших город. Постепенно берлинское городское управление дало работу почти 2,5 тысячам безработных, государство – почти трем тысячам. Плата составляла от 12,5 до 15 зибельгрошей. Блос пишет, что общественные работы были для правительства средством на время выйти из затруднительного положения, цель была только одна: «водить рабочих за нос, пока не уляжется революционный прилив». Но он забывает, что страна была наводнена безработными и голодными, требовавших работы, а не подаяния [11, с. 204].

Второго апреля в Берлине собрался соединенный ландтаг. Он принял «закон шести параграфов», который возвестил свободу печати, уничтожал залоги, раньше требовавшиеся для издателей, и постановил ввести суд присяжных для политических преступлений. Он также гарантировал независимость судей, свободу союзов, собраний и вероисповеданий. А в заключение установил тот принцип, что впредь без согласия народного представительства не может быть издан новый закон, не могут производиться никакие расходы и взиматься никакие налоги. Эти постановления ландтага получили название «Основ демократии». Также ландтаг разрешил взять займ в 40 миллионов, из которых 25 шли на вооружение и 15 миллионов – на меры для устранения тягостного положения торговли и промышленности. Блос, по мнению марксистской печати, справедливо подметил цель этого кредита: «вооружением для будущей борьбы с демократией» [11, с. 206; 24, с. 447].

Из Франкфурта-на-Майне, откуда Комитет пятидесяти наблюдал за соблюдением исполнений предпарламента, пришло известие, что там получат признание только те представители Пруссии, которые избраны «своим народом». В этих условиях реакционный ландтаг отменил «закон основ демократии» и предоставил для выборов во франкфуртское собрание такое же избирательное право, как и для прусского национального собрания, т.е. посредством выборщиков. Демократия энергично выступила против этой узурпации и нового избирательного закона. Второго апреля под палатками состоялось собрание, созванное «Народным союзом», председателем которого был Макс Шаслер. Началась активная агитация. Волны народного движения поднимались все выше, внимание Берлина целиком было приковано к избирательной борьбе, вопросам избирательного права и, особенно, рабочему вопросу. Среди рабочих не раз были столкновения, т. к. в организации общественных работ обнаруживались всевозможные беспорядки (например, сдельная плата) [11, с. 208].

Блос говорит, что рабочие колебались из-за отсутствия у основной массы политического опыта, понимания истинного положения вещей, поэтому незрелое рабочее движение приняло такой ход, какой оно должно было принять. Демократический комитет, который требовал отмены выборщиков и проведения прямых тайных выборов, попытался провести демонстрацию и привлечь для этого не менее 50 тысяч рабочих. Но многие буржуа увидели в этом угрозу порядку и настояли на запрете ее проведения. Демонстрация могла привести к столкновениям с ополченцами, что было очень опасно для демократического движения. Власти предусмотрительно запретили эту демонстрацию и начали аресты наиболее активных сторонников. Например, был арестован доктор Зигерест (из-за долга в 12 талеров) и молодой Шеффель (за статью в «Друге народа»). Эти меры оказали действие – на Александровкой площади собралось лишь около полутора тысяч человек [11, с. 214].

Сохранение двухстепенной избирательной системы принесло желанное действие: демократия осталась в меньшинстве, восторжествовали представители бесцветных промежуточных партий и замаскированные реакционеры.

Неудача демонстрации в пользу прямых выборов отмечает конец первого периода после победы народа: провал избирательного закона, гражданское ополчение оказалось учреждением реакционным. По первому зову перепуганного министерства ополчение выступает ему на помощь и направляет свои штыки против мирной народной демонстрации против прямую избирательную систему. Реакция зародилась здесь, а не только в королевском дворце [11, с. 216]. По схожему сценарию развивались дальнейшие события и в столице Австро-Венгрии.

Мартовские события, казалось, разорвали все связи, сплачивавшие Австрийскую империю. Итальянские провинции отпали от нее, Венгрия достигла самостоятельности, в немецкой Австрии поднималось общегерманское движение. Так пробудилась совершенно новая жизнь – национальная борьба разгоралась, а венское правительство не знало, что делать.

В первых рядах движения стояли венские студенты, организовавшиеся в «Академический легион». Общественные дела в Вене в это время направлялись Центральным комитетом национальной гвардии («гражданского ополчения») и студенческим комитетом. Не менее опасными были массы безработных рабочих. Чтобы дать им заработок, правительство принялось за организацию общественных земляных работ, т.е. пыталось помочь теми же средствами, как в Париже и Берлине [11, с. 220].

Предприниматели под впечатлением мартовских событий тоже пошли на уступки. Известие, что в Париже установлен десятичасовой рабочий день, не оказало никакого влияния на венских рабочих, т. к. пресса не писала об этом. Тем не менее предприниматели стали сговорчивее – они видели рост влияния рабочих и не могли не опасаться новых взрывов ярости. Некоторые вводит десятичасовой рабочий день (например, железнодорожникам) «из признательности к похвальному труду рабочих», несколько увеличилось жалование (в среднем на 10%). С течение времени требования рабочих начали повышаться, но они по-прежнему были узкопрактическими. Блос объясняет это тем, что австрийские рабочие еще не дошли до понимания всех звеньев процесса развития нового общества. В них было много прогрессивного, но немало и реакционного. Ремесленные подмастерья тоже заволновались, что вынудило цеховых мастеров удовлетворять часть их требований [11, с. 221–223].

В марте общий промышленный кризис достиг апогея – рабочие тысячами устремились на общественные работы. Прилив оказался столь сильным, что правительство оказалось в затруднительном положении. Третьего апреля император Фердинанд помахал черно-красно-золотым знаменем из окна своего дворца, но конституция, выработанная Пиллерсдорфом, одобренная двором и октроированная 26 апреля совсем не выглядела «черно-красно-золотистой конституцией». Конституцию даровали, не прибегая к предварительному обсуждению её представителями народа. Неудовольствие вызывала создание аристократической первой палаты, абсолютное право «вето» императора, сохранение старых провинциальных собраний, т.е. конституция давала то, что сословия требовали еще до начала мартовских событий. Конституция сохраняла старый сословный строй, не уничтожала феодальные повинности и ничего не говорила об избирательной системе во вторую палату.

Буржуа с восторгом приняли конституцию, как новое завоевание. Рабочие и ремесленники поняли, что их, вероятно, лишат избирательного права. Демократическая пресса начала против нее решительную борьбу, увидев в ней реакционные поползновения.

Еще сильнее недовольство возросло, когда министр-президент Фильмон назначил венным министром генерала Латура, грубого солдата и аристократа и вечером 2 мая демонстрации добились сложения его полномочий. В этих условиях правительство решилось распустить центральный комитет студенчества и национальной гвардии. Студенты с этим не согласились и 14 мая собрался центральный комитет под председательством доктора Гольдмарка, который решил требовать отмены реакционного избирательного закона и выступить с «петицией натиска», под ней начали собираться подписи. Депутация ничего не добилась от власти. Казалось, что теперь столкновения неизбежны [11, с. 222–223].

Город переполнялся слухами. «Академический легион» и до 10 тысяч рабочих вышли на улицы с лозунгами: «Идем за вами на жизнь или смерть!». Пиллерсдорф запретил стрелять по вооруженной толпе, окружившей дворец. Император решил пойти на уступки и закончить кризис. Он заявил, что апрельскую конституцию следует рассматривать лишь как проект, подлежащий обсуждению и утверждению рейхстагом, который будет созван на основе всеобщего избирательного права. Остальные требования тоже получили удовлетворение, что вызвало восторг у народа. Таким образом, конституция господина фон-Пиллерсдорфа была уничтожена. С точки зрения Блоса, это было явным достижением демократических сил. Но он признавал, что сила либерально-демократических кругов была в единстве, между тем начали проявлять классовые противоречия [11, с. 224].

В Вене все совершалось так же, как и в Берлине. Министры вразумляли «буржуа», что народ еще не созрел ля прямых выборов, а мелкие буржуа старались всеми силами втолковать, что рабочим никак нельзя представить прямые выборы. Так все слои отреклись от прямых выборов [11, с. 225].

Правительство предприняло попытку перехватить инициативу и вечером 17 мая император Фердинанд бежал из Вены в Тироль. Это привело буржуазию в смятение: «город императора и вдруг без императора!». На следующий день упали курсы ценных бумаг Австрии. Правительство и городские власти учредило «стражу безопасности», которая запрещала собираться на улицах более пяти человек. 25 мая министр-президент Монтекуоли отдал приказ, чтобы легион сложил оружие и разошелся. Реакционеры были уверены в своем торжестве, роспуск академического легиона мог послужить реальным началом реакции [11, с. 226–228].

В ответ вооруженные студенты утром 26 мая потребовали не распускать академический легион. На улицы были выведены войска. Национальная гвардия дала сигнал тревоги и в центральной части города за несколько часов появилось до ста шестидесяти баррикад. Правительство было вынуждено уступить. Войска были выведены из города, национальная гвардия взяла город под контроль, приказ о роспуске академического легиона был отменен.

Вечером, благодаря стараниям Таузенау, организовался новый комитет безопасности из студентов и граждан, председателем был избран Фишгоф. Блос характеризует майское движение 1848 г. как достигшее своего зенита и соглашается с Виоланом: «В Вене фактически установилась республика, но, к несчастью, никто не видел этого; если бы кто-нибудь понял это и убедил комитет безопасности, будущее Австрии, несомненно, отлилось бы в другие формы». Император, по сути, бежал. Министерство теряло всякий вес и доживало последние дни. Войско было удалено из Вены (в распоряжении министерства было некоторое количество войск – главные силы боролись с восстаниями в Богемии и Италии), а рабочие не оставлявшие баррикад, были реальной силой. В Вене осталось только правительство, которое боролось с народным движением. Страх мещанства все более усиливался Учредительное собрание не было даже избрано. Над развалинами политического строя возвышался комитет безопасности с безграничными полномочиями. Теперь вся власть была в его руках, осталось только взять ее. Но комитет не понимал своего положения – демократы не знали как применить свою власть, завоеванную при посредстве рабочих, хотя последние туда не вошли [11, с. 229–230].

В Вене, как и везде, все надежды возлагались на парламент. Предстояло собрание трех важных парламентов: в Вене, в Берлине и во Франкфурте-на-Майне. Они должны были обновить разодранное одеяние германского единства. Но все три собрания не сумели достать нового материала на это одеяние, – они просто наложили заплатки из старых лоскутьев. Блос, опираясь на учение Маркса пишет, что революция 1848 г. в Германии и Австрии носила буржуазно-демократический характер. Главной исторической задачей этой революции являлось ликвидация политической раздробленности страны, освобождения крестьян от феодальных невинностей, упразднения сословных привилегий дворянства, установления в Германии буржуазно-демократической республики создание единого германского национального государства. Движущими силами германской революция 1848 г. он называет широкие народные массы – рабочие, ремесленники, крестьяне, мелкие торговцы и мелкие предприниматели, представители демократически настроенной интеллигенции [11, с. 115; 18, с. 32].

2.3 Первый парламентский опыт Германского Союза в трактовке Вильгельма Блоса

В конце марта 1848 г. германское движение достигло своего зенита. Буржуазия почти везде получила свои конституциональные завоевания. Крестьяне сбросили с себя феодальные повинности. Казалось, конституциональные власти безропотно подчиняются всем требованиям народа. Конечно, не обходилось без эксцессов, которые Блос оправдывает тем, что народ вырвался из под векового подчинения. На Германию хлынул поток новых идей, требования которых пошли дальше завоеваний «18 марта». Но, в общем, движение страдало недостатком организованности. Либеральная буржуазия без всякого удержу предавалась прославлением своей «свободы» и, следовательно, самой себя [11, с. 160–161].

Между тем все взоры обратились к Франкфурту-на-Майне, откуда все ожидали спасения. Там собрался предпарламент, который должен был выработать механизм работы и правовые основы первого парламента Германии. Туда явились представители Германии, всего 511 человек. Демократы пришли в негодование, когда увидали, что среди депутатов было множество представителей домартовского режима. Старый Франкфурт принял депутатов со всей восторженностью 1848 года. В собрании было много разговоров. Но реакционеры, половинчатые либералы и конституционалисты, как ни ссорились между собой, были единодушны в своей вражде к демократам и республиканцам [11, с. 163].

Предложенная программа предлагала соорудить над сорока немецкими отечествами конституционную настройку, во главе которой стоит новый, имперский монарх. Она должна была наметить окончательные границы для революционного движения, гарантировать приемлемые для нее завоевания от нападения справа и слева и в то же время обеспечить для себя прочную опору на тот случай, если движение пойдет дальше, чем буржуазии было желательно. Столкновение с демократами и республиканцами, которые хотели идти дальше, было неизбежно [11, с. 164].

Ответные предложения от имени демократов сформулировал Густав фон-Струве в «Пятнадцати пунктах». Он требовал демократической организации государства, уничтожения постоянного солдатского войска, уничтожения «постоянного войска» чиновников, уничтожения «постоянного роя» налогов, «снедающих мозг нации», уничтожения всех привилегий, уничтожения слияния церкви и государства, а также уничтожения устарелой, испорченной юстиции; он требовал в то же время свободы печати, закона о неприкосновенности личности, устранения бедственного положения рабочих классов, объединения права и уничтожения раздробленности Германии, а также нового разделения всей Германии на округа. Последнее требование, пункт 15-й, гласил: «уничтожения наследственной монархической власти и замена ее свободно избранными парламентами, во главе которых стоят свободно избранные президенты и которые все объединяются федеративной союзной конституцией по образцу североамериканских республик». В. Блос называет эти предложения «ясными», и выгодно отличающимися от программы «комиссии семи», которая по свой спутанности никак не могла удовлетворить требования народа. Но внесенные Струве предложения, произвели невероятное замешательство и объективно не могли быть решенными в условиях господства либералов [11, с. 167–168].

В заключении произвели выборы в «Комиссию пятидесяти». Большинство предпарламента провело от себя 38 членов, остальные двенадцать составились из выдающихся представителей демократов (Ицштейн, Блюм, Якоби, Кольб, Раво и др.). После чего, 3 апреля 1848 г., предпарламент с пафосным шумом был закрыт. Все легковерные предавались восторгам. Но самые решительные республиканцы считали, что тактика и постановления предпарламента могут затормозить все германское движение. Поэтому они решили призвать народ к в баденском округе оружию, считая, что его население готово восстать. Лидером движения был революционно настроенный Геккер [11, с. 173–174].

Слабое восстание республиканцев ограничилось частью Бадена и было сравнительно легко подавлено. Многие силы, в первую очередь, буржуазия, испугались таких настроений и способствовали их уничтожению. Тем не менее подавление его решило важный вопрос. По мнению В. Блоса, теперь конституционалисты считали, что поражение Геккера спасло отечество от анархии и теперь требуется работа туманных «государственных людей», чтобы придти к вожделенному завершению. Теперь, – и уже без всяких дальнейших возражений, – забота о преобразовании Германии целиком выпала на долю франкфуртского парламента.

18 мая 1848 г. во Франкфурте-на-Майне в церкви св. Павла собрался первый парламент Германии. Народное движение еще было столь сильно, что никакое правительство не могло противостоять ему бы сопротивляться ему, хотя бы оно, как это было в Австрии, с самого начала всеми силами решило противодействовать постановлениям парламента. Правительства Германского Союза выплачивали диеты, т.е. денежное вознаграждение депутатам парламента [11, с 232].

Народ в это время представлял собой массу, жившую и раздираемую тысячами противоположных интересов. С того времени, как крестьяне были удовлетворены, собственно революционные элементы оказались слишком слабы для того, чтобы вдохнуть в движение энергию и дать ему направление. По своей многочисленности, по крайней мере в больших городах и некоторых более развитых промышленных центрах, за крестьянами следовало мещанство, которое в движении играло роль свинцового груза, привязанного к ногам [11, с. 235].

По мнению Блоса, после поражения республиканцев, свобода, как цель движения, для конституционной буржуазии незаметно подменилось единством. Исключительную задачу парламента она видела в том, чтобы поставить под одну крышу германского движения, отдельные большие и крошечные революции. Идеалом виделось единство Германии с сильным правительством во главе от которого ожидали восстановления «порядка», чтобы поднять упавшие курсы бумаг, введения единого законодательства и защиты, прежде всего, от городских масс, со стороны которых, как рисовала напуганная фантазия «следует ожидать всего дурного».

Это была социальная реакция, обусловленная эгоизмом и трусливостью класса собственников; она рассчитывала расчистить дорогу для политической реакции. В то время, как по Германии от одного конца до другого звучали гимны свободе, массами городского населения – совсем как в домартовскую эпоху – командовала полиция, и все его движения жестоко подавлялись, во имя порядка, вооруженными добрыми гражданами. В отдельных местах, где гражданское ополчение было демократично настроено, происходили кровавые столкновения между войском и гражданским ополчением [11, с. 233].

Когда во Франкфурте открылся парламент, либеральная и конституциональная буржуазия пришла в упоение. Даже среди демократов некоторые питали надежду, что парламент захватит власть в свои руки (234).

Парламент, состоявший из 600 членов, представлял «изумительную смесь ретроградных элементов и прогрессивных – все это перемешивалось в пеструю смесь предрассудка, будто здоровую государственную и общественную жизнь можно построить на бумажных конституциях, не отыскивая для нее опоры в реально существующих отношениях» [11, с. 234].

Вильгельм Блос пишет, что скоро произошло деление на партии. Правая выдавала себя за аристократически-конституционную партию; но всеми силами скрывали, что они – абсолютисты чистой воды. Лидер – генерал фон-Радовиц. Центр объединял в себе только конституционалистов; он разделялся на правый и левый центр. Правый центр, конституционно-аристократическая-либеральная фракция, состояла из либеральных патриотов прошлых десятилетий. Ярким лидером был Генрих фон-Гагерн. В левом центре сидел доктор Мориц из Штутгарта представлял конституционный левый центр во всех голосованиях колебался между демократией и конституционным либерализмом. Вождем собственно «левой» был Роберт Блюм из Лейпцига, которых Блос характеризует как не отвечающих задачам: дальнейший ход событий показал, что эта знаменитая левая стояла значительно ниже исторической задачи, выпавшей на ее долю [11, с. 235–236].

19 мая был избран временный президент, им стал Генрих фон-Гагерн. Он заявил: «Нам предстоит разрешение величайшей задачи. Мы должны выработать конституцию для Германии, для всей империи. Мы призваны и получили полномочие на решение этой задачи в силу суверенитета нации». Вице-президентом избрали Суарона [28, с. 212].

Но время показало, что у Собрания нет ни решимости, ни средств для того действительного воплощения народного суверенитета. 27 мая оно назвало себя учредительным собранием, т.е. оно было намерено само выработать новую конституцию и привести ее в действие, независимо от согласия государей и правительств. Между тем постановление, что собранию принадлежит верховная власть, уже потому не имело никакой ценности, что оно существовало только на бумаге [11, с. 238–239].

Для существования самого собрания, для проведения новой конституции, которую оно должно было создать силу; ее могло доставить и обеспечить только парламентское войско. Но парламент не создал для себя войска; не было внесено ни одного практического предложения об организации парламентского войска. Между тем, вопреки всем красивым фразам, спорам и прениям не было конца [11, с. 247].

24 июня 1848 г. был принят «Закон о центральной власти», названый «смелым ударом». Он прошел среди зубного скрежета нуклонных реакционеров, – для них «смелый удар» шел слишком далеко. Между тем, при ближайшем рассмотрении, ни реакционеры не имели поводов приходить в печаль от «смелого удара», ни конституционисты – торжествовать. Его основы таковы:

1. Пока не будет окончательно организована правительственная власть Германии, учреждается временная центральная власть для всех общих дел германской нации. Эта власть: а) должна исполнять функции исполнительной власти во всех делах, касающихся общей безопасности и благоденствия германского союзного государства; b) должна взять на себя высшее заведывание всеми вооруженными силами и в частности назначить для них высших военачальников; c) должна играть роль представительства Германии во всех международных и торгово-политических сношений и с этой целью назначать посланников и консулов.

2. В круг деятельности центральной власти не входит участие при выработке конституции.

3. Относительно войны и мира, а также договоров с иностранными державами, решает центральная власть по соглашению с национальным собранием.

4. Центральная власть возлагается на имперского правителя, который избирается национальным собранием.

5. Имперский правитель исполняет свои функции посредством назначенных им министров, ответственных перед национальным собранием.

6. Власть имперского правителя неответственная.

7. С того момента, как начинается деятельность временной центральной власти, прекращается существование союзного сейма.

8. Исполняя дела управления, центральная власть должна входить, насколько возможно, в соглашение с уполномоченными союзных правительств.

9. Деятельность временной центральной власти прекращается, коль скоро закончится выработка конституции для Германии и она вступит в силу [11, с. 251–252].

Вильгельм Блос пишет, что закулисная история «смелого удара», благодаря которому прошел закон, не выяснена до настоящего времени, но из дебатов с полнотой вытекает, что «смелый удар» был наполовину уделом дипломатов вроде Шмерлинга и Винке и наполовину махинацией конституционалистов-аристократов.

29 июня был избран имперский правитель, эрцгерцог Иоганн Австрийский, который прибыл во Франкфурт 12 июня. После этого Союзный сейм закрылся. Его президент Шмерлинг возложил на Иоанна «исполнение конституционных функций и обязанностей союзного сейма». Иоганн должен был являться продолжателем союзного сейма, которого он добыл посредством «смелого удара». Был создан кабинет «ответственных» министров, который охватывал все сферы деятельности государства [11, с. 254–256].

Блос считает, что в слишком уж мирной атмосфере парламента не могли возникнуть новые, спасительные идеи. Собрания потонули в бесконечных спорах об основных правах и потом преподнесло их немцам в ряде абстрактных положений, с которыми никто не считался. Если бы в парламенте господствовало более энергичное настроение, он в надлежащее время придал бы основным правам форму закона во всех государствах Германии и устранил бы все, что стояло с ними в противоречии. А так основные права остались прекрасными словами, напечатанными на бумаге, и ничем более [11, с. 267].

Волна народного движения в это время поднималась все выше. Во многих местах вспыхнули демократические восстания, обусловленные, отчасти быстрым ростом недоверия к парламенту. Однако левые не сумели воспользоваться этими движениями, которые во многом напугали реакционеров. Народные силы постепенно расточались в местных восстаниях и мятежах. Центральная власть со своей стороны сделала все, чтобы задушить новое сопротивление народа. С того времени, как учреждена центральная власть, восстания подавлялись с необычайной решительностью; у реакции теперь появилась организованность, между тем как до сих пор она стремилась использовать только случайные возможности [11, с. 257–259].

С летом 1848 г. исчезли последние надежды народа, что с достаточной ясностью доказывается вспышками отчаяния и восстаний, которые разразились осенью этого года.

3. Наступление реакции в Пруссии и Австро-Венгрии как второй этап революции 1848–1849 гг. в трактовке В. Блоса

3.1 Начало реакции в Пруссии и Австрии

Вильгельм Блос отмечал, что поворотом к реакции стало удовлетворение радикальной части движения и недовольство ею буржуазных кругов Австрии и Пруссии, что вызвало к жизни необходимость восстановления домартовского порядка.

Весной и летом 1848 г. политическая жизнь Берлина каждый день приносила новые собрания и новые плакаты, что сильно возмущали буржуазию, аристократию и бюрократию, в особенности ежедневные собрания на улицах во всех частях города. Клубы и газеты росли как грибы. Свобода мнений и союзов была до известной степени осуществлена, хотя еще и не обеспечена конституцией. Рабочие в тот момент до известной степени поправили свое положение благодаря уступчивости хозяев и общественным работам. Буржуазия возлагала все надежды на «Палату соглашения» и на франкфуртский парламент [11, с. 269–270].

К концу марта образовалась новая камарилья, деятельность которой наложила такой сильный отпечаток на весь дальнейший ход событий в Пруссии. Она составляла «маленькую, но могущественную партию», сгруппировавшуюся вокруг только что возникшей газеты «Kreuzzeitung» («Крестовая газета»); членами этой партии были исключительно представители непреклонного феодального, исконно-прусского дворянства (юнкерство), для которых не было мысли ненавистнее той, что Пруссии предстоит раствориться в Германии. Идеалом этих господ было растворение Германии в Пруссии. Во главе клики стоял генерал-адъютант Фридриха-Вильгельма IV Леопольд фон-Герлах, которому был ненавистен либерализм, воплощаемый министерство Камигаузена. Леопольд фон-Герлах прикладывал все силы к тому, чтобы склонить короля на сторону «маленькой, но могущественной партии» и обеспечить возврат к абсолютизму. «Крестовая газета» расписывала радужными красками домартовкое положение дел. Сам германский король мечтал о великой германской империи под своим руководством, и искренне ненавидел либерализм. В этих условия Камарилья заняла выжидательную позицию, чтобы вмешаться в удобный момент, который вскоре представился [11, с. 270–274].

Демократы предприняли попытку ликвидировать кабинет министров Кампенгаузена. Испугавшись возможности возвращения на родину принца прусского (а он не разделял взглядов демократии) и передачи ему всей власти, они организовали мирное шествие (вооруженным организация был дан совет устраниться от участия в шествия, чтобы не нарушать его мирного и законного характера) к дворцу. Многотысячная толпа народа, поддерживала образцовый порядок. Депутация потребовала от министерства Кампенгаузена, чтобы принц Прусский возвратился не раньше, чем его призовет назад палата соглашения; несогласные министры должны были подать в отставку. Кабинет вынужден был согласиться: «его королевское высочество не вернется в отечество никак не ранее назначенного на 22 мая открытия собрания народных представителей» [11, с. 275–276].

Неудачной попыткой демократов низвергнуть министерство воспользовались юнкеры – министр полиции фон-Минутоли выступил с циркуляром против «незаконного» распространения печатных произведений, – и это в самом разгаре новорожденной «свободы». Таким образом, когда 22 мая в Берлине собралась палата народного соглашения, реакционеры уже наступали, свобода слова уже была под ударом [11, с. 277–278].

Между тем прусская палата соглашения открыла свои заседания в консерватории. Но вместо того, чтобы энергично приступить к обсуждению конституции, собрание занималось целой массой второстепенных вопросов и попусту тратило время. Предложенный правительством вариант конституции не удовлетворил даже тех членов прусской палаты соглашения, кто был склонен рассматривать все исходящее от начальства как проявление высшей мудрости. Проект устанавливал систему двух палат, систему двухстепенных выборов. Генерал Ашоф предпринял попытку создать настроение в пользу проекта конституции. С этой целью Гражданское ополчение должно было 23 мая провести перед королем так называемый «парад доверия»; однако, несмотря на все усилия парад оказался неудачным [11, с. 281–285].

Рабочие в Берлине все еще оставались реальной революционной силой проблемой для сил реакции. Целый ряд обстоятельств раздувал возбуждение среди рабочих. Министр труда фон-Патов поставил своей задачей мало-помалу удалять их из Берлина, как наиболее опасный революционный элемент. Однако мероприятие это не удалось осуществить с желаемой быстротой, и прежде чем выполнение было закончено, в Берлине еще раз разразилась катастрофа. В воздухе носились неопределенные слухи о готовящемся государственном перевороте в реакционном духе. Правительство, опасаясь завладения народом оружия из государственного арсенал, стало охранять его силами солдат. Это возбудило негодование буржуазии и гражданского ополчения [11, с. 287].

29 мая 1848 г. восемь тысяч рабочих собрались в манеже пере Пренцлаускими воротами, откуда многолюдной толпой двинулись к ратуше, требуя, чтобы уволенные работники были вновь приняты на работу. Под нажимом было обещано дать работу 3 тысячам рабочих. Но они были выполнены лишь отчасти, и в следующие дни 2 тысячи человек все еще оставались без работы – магистрат заявил, что не может дать им работу [11, с. 282]. Поползла недовольная молва среди рабочих. 14 июня выступление спровоцировали закрытые ворота королевского дворца. Возбужденная толпа сорвала створки ворот и утопила их в Шпре. Возмущение охватило весть город; массы народа вступали в стычки с гражданским ополчением. В городе росло напряжение. Опасения возможной реакции охватили и вооруженную буржуазию. Депутации с требованиями к военному министру очистить арсенал от войск и передать его национальной гвардии не имели успеха [11, с. 288].

26 июня арсенал окружила толпа, полетели камни в гражданских ополченцев, кто-то выстрелил. Последовали ответные выстрелы гвардейцев, убившие и радевшие несколько человек. Толпа была рассеяна, но кровь и трупы возбудили яростное негодование масс, раздались призывы к мести, началось строительство баррикад, разграблены оружейные лавки. Народ захватил арсенал. Но большинство «самоворужившихся» были разоружены союзом ремесленников и студентами; кроме того, как только стало известно о захвате, 24 полка народного ополчения двинулись к арсеналу.

Демократы, организовавшие комитет общественного спасения под руководством Брасса, ни на что не решились. Таким жалким финалом закончился штурм арсенала, начавшийся кровопролитием и возбудивший столь сильное волнение. Демократы показали себя слабой и неумелой политической силой [11, с. 290–291].

Провал демократов подтолкнул реакционеров к действиям. На них, – как пишет Блос, – обрушилась грубейшая ругань, их обвинили в попытки завладеть секретом игольчатых ружей и его продажи французам. Гражданское ополчение обвинено в неспособности поддерживать порядок и правительство получило возможность ввести в город семь батальонов армейских частей. Также в окрестностях столицы стали концентрироваться войска, раньше сражавшиеся в Шезвиг-Голштинии. Вместе с тем были приняты меры по удалению из города рабочих. Значительное их число отправилось на работы на Восточную дорогу, пообещав хорошую плату [11, с. 292–293].

Посреди этих шумных стычек между революцией и реакцией, демократией и аристократией, палата соглашения заседала сосредоточенная, глубоко погруженная в свою конституционную работу. На следующий день собрание объявило своих членов неприкосновенными, и этот закон был санкционирован королем, – первый плод принципа соглашения.

Таким образом, исход июньской битвы неблагоприятно повлиял на германское движение, но в то же время ободрил реакционные элементы. Когда на место французской демократии стала «благородная» военная власть с ее реакционными стремлениями, европейская реакция почувствовала себя свободной от тяготившего над ней кошмара демократической Франции.

Берлинская демократия скоро убедилась, что ей нечего ждать от собрания в консерватории. В то же время реакция в провинции и в самом Берлине поднимала голову. В Померании, Бранденбурге и Саксонии все чаще раздавались голоса, требовавшие покончить с берлинской «анархией» силой оружия. Одной из мер ликвидировать рабочих, было их массовое выселение. По данным В. Блоса около 20 тысяч рабочих направились на Восточную железную дорогу и в провинции [11, с. 318].

6 августа все немецкие войска должны были присягнуть правителю империи. Демократы устроили по этому поводу большую демонстрацию с целью показать необходимость растворения Пруссии в Германии. Около здания оперы собралось около 20 тысяч человек. Перед необозримой толпой демократов реакционеры были вынуждены отступить. Над толпой было трехцветное знамя [11, с. 319].

Реакционеры, раздраженные их деятельностью, также как и в Австрии, ждали удобного случая. Неудачная попытка демократов свергнуть правительство Ауэрсвальда была искусно использована реакционерами. Довиат был арестован и приговорен к шести годам заключения, Эдгар Бауэр скрывался, бежал за границу, но вскоре перешел в лагерь консерваторов; строитель баррикад Шрам стал почитателем Бисмарка и в его правительстве занял пост консула. Это была маленькая. Но важная победа юнкерских сил в Пруссии [11, с. 319–320].

Между тем палата соглашения продолжала свои работы. Несправедливо ее обвинять в том, что она немного сделала, т. к. ей приходилось обсуждать много вопросов, кроме конституции. Реакционеры оспаривали ее право заниматься чем-либо другим, кроме выработки конституции, демократы признавали это право. Но ее «посторонние постановления» не раз имели большее значение. В вопросе феодальных повинностей палата не обнаружила решительности, но все-таки покончила с ними (хотя крестьяне восточных провинций в ходе мартовских событий уже сами освободили себя от барщинных работ), но собрание не сочло возможным безвозмездно даровать всему крестьянскому населению; условия выкупа предлагалось облегчить. Но эти работы собрания не были завершены [11, с. 322–323].

12 октября 1848 г. в Берлине собрание приступило к обсуждению проекта конституции. Уже первые параграфы послужили поводом к столкновениям старой и новой Пруссии. Споры вызвала формулировка: «милостью Божьей король Пруссии даровал конституцию» [11, с. 283].

Демократия продолжала разжигать революционные настроения. Возник конфликт между рабочими и мещанством: рабочие разрушили на площади машину. Национальная гвардия приняла это за беспорядки и выстрелила в толпу, десять рабочих погибли. Рабочих это привело в ярость, появились баррикады, но были рассеяны силами национальной гвардией. В этих условиях дворцовые реакционеры действовали очень энергично [11, с. 384].

Император назначил новое правительство под руководством Бранденбурга. Палата соглашения не замечала, что стояла на краю пропасти, но потребовала от короля отставки этого реакционного правительства. Король отверг требования собрания, заметив, что ни в коем случае не откажется от министерства Бранденбурга, «которое посвятит себя утверждению и развитию конституционных свобод». Министерство обратилось к гражданскому ополчению, сможет ли оно насильственно распустить национальное собрание, что говорит о его последних днях [11, с. 390].

9 ноября (в тот самый день, когда Блюм был расстрелян под Веной) в палате соглашения выступило новое министерство и прочли королевское послание, в котором говорилось, что «члены палаты и ранее уже неоднократно подвергались оскорблениям за те или иные постановления, но с особенной остротой это проявилось 31 октября, когда здание заседаний палаты было осаждено разъяренной толпой республиканцев». Из-за отсутствия охраны собранию предлагалось разойтись, чтобы 27 ноября собраться снова в Бранденбурге. Рабочие выразили готовность защищать палату. Но у демократического Берлина, окруженного силами реакции, не было шансов успешно провести вооруженное сопротивление. 10 ноября в город вошли 20 тысяч солдат [11, с. 390–392].

Палата соглашения продолжала пассивное сопротивление, но войска каждый раз разгоняли ее, когда она пыталась собраться. Попытки франкфуртского парламента вмешаться были оставлены без внимания. В это же время происходи важные события в австрийской столице, имевшие для демократического движения этой страны важные последствия. Рост осложнений в Австро-Венгрии, также как и в Берлине, возродил к жизни реакционные настроения [11, с. 394–395].

После шумных майских движений в Австрии наступило некоторое затишье; демократия бесцельно растрачивала свои силы в демонстрациях по второстепенным поводам. В упоении достигнутой свободой пресса отдавалась невинному удовольствию показать новые политические силы [11, с. 301].

После того как 26 июня прошли выборы в австрийский рейхстаг, который должен был собраться 22 июля, венская демократия сочла мартовские приобретения вполне гарантированными и спокойно предоставила парламенту преобразование столь запутанных австрийских отношений. Реакционные элементы старались извлечь из бездеятельности демократии возможную выгоду и мало-помалу им удалось забрать в свои руки правительственную власть [11, с. 301].

Австрийский парламент, подобно франкфуртскому и берлинскому не был свободен от ошибок, присущих парламентаризму, но все-таки он осуществил освобождение крестьян от средневековых оков феодальных отношений. Угрозы крестьян прибегнуть к революционному способу действий напугал двор и правительство и они пошли на уступки.

Рабочие еще не обладали тем классовым сознанием, которое составляет характерный признак социального движения – ремесленные подмастерья, фабричные рабочие, землекопы держались отдельно друг от друга. Социальный вопрос они хотели решать путем «касс взаимопомощи» [11, с. 308].

Землекопы были самым многочисленным и наиболее радикальным, движущим элементом венских событий. Народные волнения вызвали кризис в хозяйственной жизни; разразились многочисленные банкротства в провинции и столице, и многие фабрики вынуждены были распустить своих рабочих. Само собой понятно, что безработные массами устремись на земляные работы. Мещанство было недовольно расходами по содержанию армии безработных, эти работы казались им бессмысленными и опасными. В Вене развернулась кампания по удалению лишних рабочих, выдавая каждому по 10 гульденов на дорогу, но все равно, вскоре число землекопов возросло до 50 тысяч. Государство просто не могло дать нужный объем работ для такой массы рабочих – государственная казна была истощена. Рабочие, оказавшиеся без средств к существованию, обратились за помощью к демократическому комитету. Последний постановил, что рабочие вправе требовать работы у государства по обычной плате [11, с. 309–311].

Демократический комитет обнаружил в эти дни самую жалкую беспомощность и незрелость. Вербовка рабочих в правительственную армию испугала его: все понимали, что такая мера рассеет кадры рабочих и может привести к гибели демократии. Они пытались всеми силами помещать этому, что иногда удавалась (рабочие, взбудораженные речами студентов, прогоняли армейских вербовщиков). Реакционеры делали все, чтобы раздуть эти противоречия, вбить клин между рабочими и ослабить их. Столкновение между ними произошло на троицу 1848 г. Одна часть рабочих получила плату за праздничные дни, другая – нет; и так как комитет не соглашался выдать деньги последней части, полагая, что уступка поколебала бы его авторитет среди рабочих. Буржуа гражданского ополчения сочли момент удобным для выступления против рабочих; их поддерживали капиталисты, которые стремились обезопасить себя от возможных неприятностей со стороны беспокойных рабочих. Так буржуазия расправилась с активной частью рабочих [11, с. 311].

Триумф «честной» буржуазии над рабочими был на руку реакции, т. к. комитет с этого времени окончательно утратил доверие рабочих, а конфликт между пролетариатом и буржуазией стал глубоким и непримиримым. Реакция почувствовала себя сильной, чтобы отнять у комитета его власть. Уже давно раздавались требования учредить «министерство труда» и вот был назначен министр труда г-н Шварцер. Он взял в свои руки заведывание общественными работами, устранив комитет. Таким образом, комитет покорно уступил власть, которой не умел пользоваться. Г-н Шварцер знал, что ему обеспечена поддержка «честных буржуазии» против рабочих, и действовал быстро и решительно. Уже 22 августа дневной заработок землекопов был уменьшен на пять крейцеров. Демократия и студенты держали себя спокойными зрителями этой борьбы [11, с. 312].

Сила демократии была сломлена; демократический и студенческий комитеты убедились, наконец, в своей ненужности и объявили себя распущенными. Академический легион был сильно ослаблен наступлением каникул, когда молодые реакционеры стремились по домам. Для того, чтобы разделаться с рабочими, правительство открыло общественные работы в других местах и массами переправлял туда рабочих из Вены. Так легко была отняла власть у неспособной венской демократии, потому что она не понимала положения и беспомощно колебалась из стороны в сторону между антагонистическими интересами. Реакция чувствовала в эти дни особенный подъем духа благодаря победам Радецкого в Италии [11, с. 312].

Во второй половине 1848 года вся ярость австрийского народа, понесшего во время борьбы за революцию большие потери, целиком направилась против военного министра Латура: в ходе демонстрации против реакционного правительства, перешедшей в погромы, толпа растерзала министра и несколько его гренадер, охранявших. Император Фердинанд согласился назначить «дружественное народу» правительство. Но это событие было использовано реакцией по мере сил и возможности и 7 октября император подписал манифест иного содержания и уехал в Ольмюц. Во главе правительство стал Краус (который сохранял должность до 1851 г.). Многое говорило о подготовке к новому витку борьбы. Военные силы венцев исчерпывались 25 тысячами человек, в то время как имперское войско было вчетверо больше [11, с. 360–364].

Центральное правительство во Франкфурте попыталась вмешаться в конфликт между императорскими и демократическими силами и командировано имперских посредников Велькера и Мосле. Но уже 22 октября появился имперский декрет, закрывший «постоянный и не подлежащий роспуску» рейхстаг Вене и предлагавший перенести его в Креземир, где работе собрания никто не мог помешать. Это было осуществлено, другими словами, парламент продолжал работать, но он лишился защиты рабочих. Это расшатало ситуацию в Вене и город впал в новый хаос. Началась подготовка к взятию Вены правительством. В ходе осады и взятия число погибших инсургентов в Вене исчисляется шестью тысячами человек, армия потеряла 56 офицеров и более тысячи солдат. Утром 9 ноября по приговору военного суда был расстрелян Роберт Блюм, что вызвало в Германии и Австрии ряд демонстраций [11, с. 376–380].

В этих условиях, чтобы примирить враждующие силы и дать надежду всем сторонам, император Фердинанд подписал 2 декабря 1848 г. манифест с отречением от престола в пользу его восемнадцатилетнего племянника Франца-Иосифа I. Венгерский парламент отказался признать его императором, что спровоцировало национально-освободительную войну венгров против австрийской короны [11, с. 381].

Цель реакционных сил Австрии состояла в том, чтобы соединить все распавшиеся части Австрийской империи. Препятствием для этого в самой Австрии был рейхстаг, продолжавший работать в Каземире, который совершил движение влево. В проекте конституции, выработанной рейхстагом, первый параграф гасил: «Всякая государственная власть исходит от народа», что вступало в прямое противоречие с правительственной установкой: «Для Австрии абсолютизм – единственно пригодная форма правления» [11, с. 407].

6 марта, когда рейхстаг почти закончил свою работу, король предложил свой вариант конституции, и после решительного отказа октроировать правительственный вариант, распустил его. Никогда не вступавшая в силу конституция объединяла все земли империи в единое государство, территории разных народов были лишь административными единицами. Государственно-правовой споры, возникшие по этому поводу, не имели никакого значения – государство взяло всю полноту власти в свои руки [11, с. 408].

3.2 Провал конституционной работы во Франкфурте-на-Майне. Победа реакции

По мере приближения 1848 г. к концу упования народов все более шли на убыль. Реакция почти везде продвигалась вперед, а демократия уже не могла оправиться от понесенных ее поражений.

Когда все восстания, крупные и мелкие, были подавлены, франкфуртское национальное собрание добралось до обсуждения конституции. 19 декабря 1848 г. начались дебаты, причем сразу обнаружились трудности конституционного преобразования Германии. Прежде всего, по вопросу вступления Австро-Венгрии, которая не желала отделения своих венгерских земель. Франкфурт принял ряд программ, но они не были доведены до конца и вопрос провис [11, с. 400–402].

В течение зимы франкфуртское законодательное собрание энергично работало на проектом имперской конституции. Создаваемый Гагерном и другими депутатам образ будущего конституционного монарха, которому должны были подчиниться, расплывался в воздухе. Либеральная и конституциональная буржуазия симпатизировала империи. По мнению Блоса, депутаты проигнорировали поучительные уроки, которые давала германская история в части постоянных распрей германских императоров – они пропали даром для парламента [11, с. 424–426].

В конце года она была опубликована под названием «Основных прав и свобод немецкого народа». В ней формулировались права человека и гражданина вообще, вновь добытые права и обязанности народа были тщательно перечислены; правда они не выходили за буржуазный горизонт, но все же являлись огромным прогрессом по сравнению с домартовским положением дел [11, с. 402].

В течении января большинство князей Германии изъявили поддержку на избрание императора. Имперская конституция «28 марта 1849 года» ставит во главе государства неответственного наследственного императора, разделяющего законодательную власть с парламентом, состоящим из двух палат. Первая палата, «палата государств», должна была состоять из депутатов от отдельных государств, вторая, «народная палата», покоилась на всеобщем избирательном праве [11, с. 427–428].

28 марта 1849 г. под председательством Симсона были проведены выборы германского императора, на которых большинством был избран король Фридрих-Вильгельм IV Прусский. Прошли бурные торжества, выбрана делегация из 33 депутатов, направившаяся в Берлин для поздравлений будущего императора.

Но в столице Пруссии начался этап открытой реакции юнкерства против демократического движения и его мартовских завоеваний. Выборы во вторую палату, которые прошли 5 декабря 1848 г., не могли доставить особенного удовольствия двору. Демократия была там представлена столь значительным числом депутатов, что могла состязаться с конституционалистами и аристократами и напрямую влиять на политическую жизнь. 21 апреля демократы провели решение, признававшее франкфуртскую конституцию законной силой. Вторая палата стремилась устранить нависшее над Берлином осадное положение. В ответ прусское правительство решилось открыто выступить против демократов силами правительства Врангеля и армии и 27 апреля 1849 г. распустило вторую палату [11, с. 417–419].

Такими жесткими мерами имперских дворов Австрии и Пруссии к власти пришли монархические правительства и были разогнаны столичные парламенты. Рабочие были обмануты во всех своих ожиданиях, после того как выяснилось, что всеми приобретениями мартовских дней воспользовалась исключительно буржуазия [11, с. 404]. Сливки германской буржуазии не пролили по поводу гибели германской свободы и десятой части тех слез, какими они оплакивали несчастье Шлезвиг-Голштинии.

Следующим пунктом на пути восстановления домартовской политической системы стала франкфуртская конституция. Правительства отдельных германских государств и центральное правительство обменивались между собою множеством нот. Австрия и Пруссия старались заранее выработать совместный план действий по отношению к имперской конституции. Они считали, что конституцию надо провалить, разногласия были лишь в сроках. Фридрих-Вильгельм IV заявил, что он и слышать не желает об имперской короне «милостью парламента» [11, с. 424].

Берлин все еще был на осадном положении и прием оказался совсем не торжественным, как ожидали франкфуртские депутаты. Король принял их и ответил: «Я признаю в постановлении голос представителей германского народа… Но я бы не оправдал бы того доверия, вступил бы в противоречие с духом германского народа… я бы нарушил священные права и мои прежние обязательства… Правительствам отдельных германских государств теперь предстоит решить, соответствует ли конституция интересам целого и отдельных его частей… и смогу ли я… направлять судьбы великого германского отечества и выполнять надежды его нардов». Депутация уехала в полном недоумении. Это было окончательное поражение революционного движения – легитимно избранный король, отказавшись от власти, поставил под вопрос саму конституцию, при этом «основательно унизив ненавистных ему либералов» [11, с. 430].

Итальянские победы Австрии, военное превосходство в Пруссии, полный разгром революционной оппозиции, позволили реакции взять ситуацию под контроль. 5 апреля 1849 г. был распущен австрийский рейхстаг, уже 8 апреля Австрия открыто заявила о невозможности руководящий роли Пруссии в Союзе. Бессильный парламент не мог оказать никакого сопротивления натиску Шварценбергу. Один удар последовал за другим. Бавария отказалась против имперской конституции, за ней последовали другие германские земли [11, с. 431].

Пруссия разослала правительствам новое предложение прислать своих уполномоченных в Берлин, чтобы положить конец революции и создать угодную государям конституцию. Парламент попал со своей конституцией в совершенно беспомощное положение, депутаты полностью потеряли власть и самообладание, они стали толпами покидать собрание. А наступление реакции продолжалось [11, с. 433–434].

Во Франкфурте развернулась борьба за конституцию. Общее революционное движение в 1849 г. стихло. Крестьянская масса почти вся вновь стала консервативной. Рабочие считали себя обманутыми, а большая часть буржуазии преклонялась перед идеей порядка. Не успокаивались только радикально-демократическая и республиканская партии, но они уже не обладали былой силой. В таких условиях борьба за конституцию была проблемной [11, с. 435].

Движение в пользу имперской конституции привело к вспышкам с 4 по 10 мая в Саксонии, Дрездене и его окрестностях, а также в Бреславле. На Рейне движение вспыхнуло в Эссене, Эльберфельде и Дюссельдорфе, но были подавлены. В восставших городах было введено осадное положение, Рейнская область и Вестфалия взяты под военный контроль. На севере обстановка была спокойной.

10 мая франкфртский парламент объявил, что вступление прусских войск в Саксонию было тяжелым нарушением имперского мира. Правительство Пруссии заявило, что депутатские полномочия истекли и теперь они не обладают всей полнотой власти [11, с. 477].

Депутаты всеми силами цеплялись за власть. Собрание постановило избрать наместника империи и возложить на него проведение конституции в жизнь. Эрцгерцог Иоганн продолжал восседать на троне имперского правителя, а конституционисты покинули собор св. Павла [11, с. 477].

Членами имперского регентства были выбраны: Франц Раво из Кельна, Карл Фогт из Гиссена, Фридрих Шюлер из Цвейбрюкена, Генрих Симон из Бреславля и Август Бехер из Штутгарта [11, с. 481].

Они обратились с прокламацией к германскому народу, в которой говорили. Что в случае надобности, пойдут силой против силы. 13 июня в Штутгарте обратились с требованием выставить армию из 5 тысяч, двух эскадронов кавалерии и двух батарей для поддержки осажденных в Раштадте и Ландау. Но собрание было разогнано войсками, депутаты рассеяны. Два члена этого парламента были расстреляны по приговору военного суда: Блюм и Трюцшлер; двое были растерзаны толпой (Лихновский и Ауэрсвальд). Многие заочно были приговорены к суровым наказаньям, даже к смертной казни (Симон из Трира, Раво; Генриху Симону были назначены пожизненные каторжные работы). Это был бесславный конец работы франкфуртского парламента и провал блестящей попытки создания Германкой империи и ее демократического развития [11, с. 482–484].

Пруссия вновь попыталась решить конституционный вопрос. В Берлине прошла конституция представителей Австрии, Пруссии, Баварии, Ганновера и Саксонии, но Бавария и Австрия вскоре отказались т участия в ней из-за нежелания признать «главенство Пруссии». Как справедливо отметил Блос, «было ясно, что новые три союзника не в состоянии создать ни прусскую, ни германскую конституцию, как и франкфуртский парламент».

Народ, подавленный событиями, ставший равнодушным и утративший всякие надежды на лучшее будущее под давлением печального исхода всех освободительных движений и борьбы, народ совершенно не интересовался тем, что происходило в высших сферах. Обмен правительств нотами относительно «конституции трех королей» не интересовал никого, кроме самих правительств [11, с. 485].

Пруссия заставила допотопный Эрфуртский парламент признать свою конституцию трех королей, при чем примкнувшие к ней государства должны были именоваться «германской унией». Австрия, сумевшая дипломатическим путем отклонить несколько государств в унию, созвала чрезвычайное собрание союзного сейма во Франкфурте для «пересмотра союзной конституции». Таким образом, Австрия и Пруссия заняли соотношению друг к другу откровенно враждебные позиции [11, с. 496].

Пруссия противопоставила франкфуртскому конгрессу конгресс государей германской унии в Берлине. Австро-прусские противоречия еще более обострились, когда Австрия открыто заявила о намерении восстановить старый союзный сейм, намечая сделать это 1 сентября 1850 г. во Франкфурте. Но это уже было геополитическое соперничество двух государств, не имеющее ничего общего с германским либерально-демократическим движением 1848 г. Этим круговорот завершился. Это была полная победа реакционных сил под предводительством Пруссии.

Свободные конференции, заседавшие в Дрездене, приняли старую союзную конституцию с тем дополнением, что Австрия в полном составе вступает в союз. Союзный сейм был восстановлен в таком виде, какой он имел до 1848 г. с присоединением же Пруссии уния прекратила свое существование. Масса народа была обманута в своих ожиданиях и оставалась совершенно безучастной [11, с. 498].

Заключение

Вильгельм Блос пишет, что во всех революциях было «нечто пророческое». Они разрешали не только задачи, выдвинутые перед ними их временем, поскольку в них уже существовали зародыши тех общественных классов, которые должны были развернуться с дальнейшим экономическим развитием, всякая революция прошлого выдвигала и такие задачи, которым предстояло властно и революционно заявить о себе в позднейшее время. Он пишет, что движение 1848–1849 гг., имело своей целью полное преобразование Германии в новое великое единое, свободное и демократическое германское государство и общество.

Начало движения было прекрасным и многообещающим: «смелый прыжок из ночи Союзного Сейма в яркий солнечный свет самостоятельного бытия народа». Этого не случилось, а вину он возлагает на классовый эгоизм поднимающейся буржуазии. Однако мартовских завоеваний не удалось удержать, они растаяли у народа в руках, а реакция доделала остальное. У немцев не было политического опыта, и обеспечение своих завоеваний они целиком доверили парламенту, что, по мнению В. Блоса, послужило одной из главных причин неудачи Германской революции 1848–1849 гг.

В собрании во Франкфурте-на-Майне решительный перевес принадлежал реакционерам: они успешнее демократов смели увлечь за собой массу колеблющихся, нерешительных и трусливых. Революция в своем ходе не нашла достаточно природного материала для того, чтобы упорядочить свои завоевания. Немецкая основательность в эту эпоху стала помехой, и парламент убил свое драгоценное время на пустые упражнения в красноречии и на жалкую склоку. Между тем, народное движение ослабело, и парламент, взявший на себя обязательство обновить Германию, внезапно видел, что за ним нет силы и опоры и должен был позорно удалиться с арены своей деятельности.

За подъемом революции 1848 г. последовала реакция, которая вытекла из классовых противоположностей в момент опасности. Во время борьбы на улицах, буржуазный либерализм охотно принял помощь пролетариата, но одержав победу, «почтенная» буржуазия хотела по-новому, со всеми удобствами, строиться на развалинах домартовского строя; народ же должен был остаться с пустыми руками, возвратиться в свои лачуги, в свои мастерские, за свои работы. Предъявленные пролетариатом требования к новой эпохе вызвали страх и возмущение буржуазии – революция зашла слишком далеко и она соединилась с ниспровергнутыми силами, чтобы «восстановить» порядок. Так возникла та классовая борьба, из которой вытекала реакция и движение утратило свою внутреннюю силу, революция потерпела поражение. Такой вывод делает В. Блос о причинах поражения революции.

В процессе работы над темой нашей работы, мы старались достигнуть поставленных целей и задач. В результате использования источника и дополнительной литературы, автор попытался наиболее полно раскрыть поставленную цель и задачи. Но в процессе работы автор встретил следующие трудности:

1) кроме А. Степанова о Вильгельме Блосе никто из русских исследователей не писал;

2) более или менее информативные сведения есть у немецких историков, однако они отличаются противоречивостью. Поэтому, наверное, третья задача в работе реализована не полностью.

Привлечение литературы на немецком языке позволило сравнить экономическую и политическую ситуацию в Германии накануне революции с тем, как описывает ее Вильгельм Блос. В результате, мы можем сделать следующие выводы:

1. Вильгельм Блос довольно поверхностно показал экономические предпосылки революции в Германии 1948–1849 гг. (по сравнению с Шиппелем).

2. Обилие документов, писем, наблюдений очевидцев позволило В. Блосу очень ярко и драматично показать политическое движение, его зарождение, становление и поражение.

3. В данный момент мы склоняемся к мнению А. Степанова о том, что нагромождение материала в работе В. Блоса страдает некоторой распыленностью изложения и, как следствие, поверхностностью.

4. Работа Вильгельма Блоса стала важным этапом в становлении и развитии историографии, посвященной вопросам классовой борьбы и революционного движения и на долгие годы была идеологическим фундаментом в Советской России и образцом новой марксистской литературы.

Вильгельм Блос опровергал избитую фразу историков-позитивистов, будто прокатившееся из Франции в Германию революционное движение 1848 г. застало немцев «недостаточно зрелыми»; что исторические перевороты обуславливаются «идеями», и что немцы 1848 г. стояли на слишком низком интеллектуальном уровне и потому не могли усвоить революционных идей во всей их полноте и целостности. При таком школьном понимании дела немцам выдают невообразимо плохой аттестат и, несмотря на их классическую литературу, несмотря на революцию, которую они произвели в области философии, ставят их на более низкий уровень, чем французских крестьян 1789 г., которые сумели усвоить идеи революции. Он делал справедливый вывод, что главное заключалось не в «неразвитости» немцев, а в неразвитости общественных отношений: в Германии 1848 г. процесс социально-экономического расслоения зашел еще не настолько далеко, чтобы классовые противоречия выступили с полной рельефностью и пробудили в широких массах классовое самосознание. В противном случае немецкий народ, несомненно, лучше отстаивал бы во время революции свои интересы, чем это было в действительности. Этот постулат повторяется и в работе.

Во главе движения стала либеральная буржуазия, это объясняло то, почему в петициях мартовских дней нашли себе место только требования либеральной партии, выраженные с большей или меньшей решительностью, в зависимости от различия в оттенках либерализма. Масса восторженно заявляла о своем сочувствии этим требованиям; она полагала, что с их удовлетворением революция еще не достигнет своего завершения; она жила туманной надеждой, что движение должно, наконец, достигнуть до такого пункта, когда можно будет положить конец ее бедности и нужде. Но время показало, что либеральная масса не сумела удержать власть в руках.

Демократическому студенчеству отводил важную роль одной из движущих сил революции: «эти молодые люди проявили много мужества и готовности к самопожертвованию; они боролись с неизменной отвагой и были полны высокого идеализма». Но когда они в последствии овладели движением, оказалось, что у них нет понимания и политического опыта, которых и нельзя было бы ожидать от столь молодых людей», т.е. выступал как разумный критик.

В стремлении удовлетворить консервативных крестьян он видел желание видеть в них оплот против всех революционных стремлений, поскольку это вызывало страх у буржуазии и «тогда и либеральному мещанству кажется, что скоро пробьет последний час его безмятежного существования».

В развязывании уличной борьбы на баррикадах, которой сопровождались почти все выступления, Блос прямо называет следствием стремлений юнкеров задавить любой либерализм, хотя забывает о стремлении народа отстаивать свои интересы.

Блос объясняет причины участия рабочих в движении тем, что «они чувствовали, насколько необходима буржуазная свобода для улучшения их классового положения. Они видели, что старый феодальный мир должен быть сменен современным и что через этот современный мир лежит путь к освобождению рабочего класса». Советская школа изучения революции рассматривала этот вопрос более радикально, называя такие термины, как «классовая борьба», «осознанное движение пролетариата в революции за осуществлением своих прав…». Но на этом различия заканчиваются, в основном же трактовки событий и явлений одинаковы, различаясь лишь формулировками. Рабочий класс употребляли как средство достижения мелкобуржуазных целей, при этом не считая рассматривать их требования к времени и власти. Рабочие еще не обладали тем классовым сознанием, которое составляет характерный признак социального движения. Социальный вопрос они хотели решать путем «касс взаимопомощи». Лишь там, где фабричное производство создало обширные кадры пролетариата рабочий класс пытался организоваться. Однако он не имел еще за собой никакого опыта и естественно обнаруживал зачастую самую печальную незрелость.

Вильгельм Блос отмечает несомненный плюс с точки зрения распространения революции был перенос народных волнений в Италию и Венгрию, находившиеся под протекторатом Австрии, где движение приняло форму национально-освободительного движения.

Блос первым сделает важный, на тот период времени, вывод: движение потерпело крах следствии классовых противоречий, вытекавших из классовых интересов. Этого не понимала демократия, считая, что все погибло из-за сопротивления государей. Но даже после того, как реакция повсюду взяла верх, господствующие силы признавали необходимым различные уступки «духу времени». Этот «дух времени» был выражением совокупности изменений, произведенных революцией в Германии. «Клочок бумаги», о котором Фридрих-Вильгельм IV говорил, что он никогда не станет между ним и Богом, тем не менее появился и протеснился между небесной и земной властью. Это было тем родником политической жизни, в котором немцы могут использовать опыт, приобретенный ими в 1848 г.

Блос рассматривает лишь предпосылки и ход восстания 1848 и 1849 гг., как оно развивалось и потерпело крушение. Позднейшие события – время реставрации, когда реакционные силы старались по возможности восстановить старый порядок, – уже входят за рамки исследования.

Работа Вильгельма Блоса оказала мощное влияние на изучение и интерпретацию событий 1848 г. в Германии советскими историками и стала важным этапом в становлении и развитии немецкой историографии, посвященной вопросам классовой борьбы и революционного движения. Вышедшая в 1922 г. в Советской России она стала на долгие годы фундаментом в создании новой марксистской литературы. В 1952 г. вышла двухтомная коллективная работа «История революций 1848–1849 гг. в Европе» под редакцией профессоров В.Ф. Потемкина и А.И. Молока [27, 28], которая во многом продолжала выводы, сделанных Вильгельмом Блосов еще в конце XIX в.

Список использованных источников

1. Проект конституции франкфуртского парламента 1848 года. // Хрестоматия по новой истории. Т. 2. – М., 1967. – С. 156–157.

2. Переписка депутатов франкфуртского предпарламента и парламента 1848 года // Хрестоматия по новой истории. Т. 2. – М., 1967. – С. 120–149.

3. Конституция Пруссии 1849 г. // Хрестоматия по новой истории. Т. 2. – М., 1967. – С. 149–150.

4. Конституция Австро-Венгрии 1848 г. // Хрестоматия по новой истории. Т. 2. – М., 1967. – С. 150.

5. Конституция Германского союза 1851 г. // Хрестоматия по новой истории. Т. 2. – М., 1967. – С. 150–151.

6. Конституция Германской империи 16 августа 1871 г. // Хрестоматия по новой истории. Т. 2. – М., 1967. – С. 159.

7. Базаров В., Степанов И. Очерки по истории Германии в XIX веке. СПб., 1906. – 120 с.

8. Байдельшпахер Г.М. Рабочее движение в Германии во время революций 1848 и 1871 гг./Г. Байдельшпахер // Вопросы истории. – 1997. – №6. – С. 31–39.

9. Беер М. Всеобщая история социализма и социальной борьбы. Ч. 3. – М., Новое время, 1923. – 127 с.

10. Бернин П.А. Германия накануне революции 1848 г. – СПб., 1906 г. – 74 с.

11. Блос В. Германская революция. – М.: Изд-во 39-я типография М.С.Н.Х., 1922. – 528 с.

12. Гайденко В.Ф. Россия и Европа. – СПб., 1994. – 127 с.

13. Голейнберг М.С. Историография европейских революций XIX в. /М. Голейнберг // Вопросы истории. – 1996. – №4. – С. 118–132.

14. Гордеев А.С. Пауперизм в Европе во время революций 1848 г. – Ростов-на-Дону, 1998. – 127 с.

15. Дживекетов А.К. История современной Германии. СПб., 1908. – 102 с.

16. Зомбарт В. История экономического развития Германии XIX в. – М., б.г. – 89 с.

17. История Европы XIX века: события, факты, реальность. М., 2000. – 518 с.

18. Итоги 48-го года (стати, печатавшиеся в «Новой Рейнской газете»). – СПб., Молот, 1905 – 38 с.

19. Кареев Н.И. История Западной Европы в революционное время. Т. 5. История Западной Европы в средние десятилетия XIX в. (1830–1870). – Пг., 1916. – 914 с.

20. Лависс Э. Очерки по истории Пруссии. – СПб., 1897. – 132 с.

21. Леонтьев М.С. Тайная дипломатия Европы. В 5 т. Т. 3. Тайная дипломатия Европы. XIX век. – М., 1999. – 432 с.

22. Маркс К., Энгельс Ф. Революция и контрреволюция в Германии. – М.: Изд-во социально-экономической литературы, 1963. – 394 с.

23. Мартовские дни 1848 и 1871 гг.: Речь, произнесенная в собрании гамбургском собрании рабочего форейна 17 марта 1891 г. – СПб., Утро, б.д. – 9 с.

24. Мстиславский С.Д. Классовая война в Германии. – Пг., б.г. – 47 с.

25. Перцев В. Германия и Австрия в XIX веке. – Пг., 1917. – 48 с.

26. Революции 1848–1849 годов /под ред. Проф. В.Ф. Потемкина и проф. А.И. Молока. В 2 т. Т. 1. – М., Издательство АН СССР, 1952 – 847 с.

27. Революции 1848–1849 годов /под ред. Проф. В.Ф. Потемкина и проф. А.И. Молока. В 2 т. Т. 2. – М., Издательство АН СССР, 1952 – 839 с.

28. Степанов А. Революция 1848–1849 гг. в Германии. – СПб.: Изд-во С.А. Скирмунта, 1922. – 358 с.

29. Трейчке. Популярная история в XIX веке. – СПб., 1993. – 269 с.

30. Увиденек-Зюденгорст. Немецкая история от ликвидации старого до восстановления новой империи. – М., б.г. – 217 с.

31. Хрестоматия по новой истории /под ред. В. Губера. в 3 т.Т. 2. – М., 1967. – 487 с.

32. Шер Ф. Комедия всемирной истории. М., б.г. – 287 с.

33. Шиппель. Основные направления торговой политики. М., 1905. – 127 с.

34. Knapp G. Die Bauerjreihe in Prussien. – Darmstadt: 1928. – 98 S.

35. Mering F. Die Geschichte der deutschen Sozialdemokratie. – Dresden: 1968. – 268 S.

36. Schippel M. Grundzuge der Handelspolitik. – Munchen: 1963. – 170 S.

37. Stier J. Der Deutsche Historiker in XIX jahrhundert. – Munchen: 1951. – S. 236.

38. Grosses Mayers Lexikon. – Leipzig: 1972. – S. 867.

Похожие курсовые работы

1. Индифферентные политические взгляды что это

2. Общественно политические взгляды аврелия августина

3. Индифферентные политические взгляды индифферентные

4. Политические взгляды Спенсера

5. Социалистиче кие политические взгляды

6. Социалистиче кие политические взгляды это

7. Что такое Социалистиче кие политические взгляды

8. Политические взгляды это

9. Социалистические политические взгляды

10. Политические утописты их взгляды

11. Политические взгляды социалистические

12. Социалис социалистические политические взгляды

13. Социалистические политические взгляды Социалис

14. Республиканские политические взгляды А Н Радищева

15. Что такое социалистические политические взгляды

Курсовые работы, рефераты и доклады